Он не должен был безнадежно потеряться в лабиринтах собственного искалеченного разума, погрязнув в омуте галлюцинаций на весь период операции и еще какое-то время после.
Его сердце не должно было остановиться: ни от шока, ни от подавляющего действия анестетиков на ЦНС. В противном случае никто из присутствующих у операционного стола уже не сможет его реанимировать, потому что вряд ли у кого-то хватит сил прогнуть металлизированную грудную клетку. Она знает, она пыталась, и это был кошмар, какого врагу не пожелаешь.
Наконец, его нельзя было с ног до головы оплетать аппаратурой и трубками, просто потому что… потому что нельзя! Потому что Баки за семьдесят лет выработал животный страх перед всем медицинским на уровне подкорки.
Все вместе, это вернуло ее назад, все в тот же проклятый 45-ый, когда перед ней стояла точно такая же невероятная цель – воссоздать сыворотку. Теперь, в 2017-ом, ей нужно было подобрать под сыворотку обезболивающее, чтобы не превращать медиков Ваканды в тех самых гидровских мясников, которые больше полувека назад врезали в Баки руку почти на живую, лишь потому, что имеющиеся у них болеутоляющие не подействовали.
Если Баки запомнит в этот раз хоть что-то, если он хоть что-то почувствует, если он не дай бог закричит… Она не простит себя за это, расширив список всего, в чем она перед ним виновата, до ещё одной бесконечности. Потому что, несмотря на все, что с ним произошло частично по её вине, он в очередной раз, среди десятков потенциальных кандидатов, предпочел довериться ей. Он доверил ей себя и свой худший кошмар – Солдата, побуждения которого он боялся куда сильнее, чем умереть на операционном столе.
Месть Старка лишила Баки руки, но, к счастью, каркас ребер остался нетронут, ровно как и область сочленения, что сильно уменьшало объем предстоящей работы, но не исключало ее как таковую. Нейрохирурги, изучая многомерные голограммы грудной клетки, левого плеча и части спины, плохо скрывали нервозность, хотя немногим ранее имели опыт гораздо сложнее, работая над ее имплантом.
Она едва ли помнила, когда последний раз присутствовала в операционной не в роли пациента, над операционным столом, а не на нем. Она не хотела быть вовлеченной в общий процесс подготовки и, тем не менее, проходила его наравне с остальными, действуя механически. Хирургический костюм, маска, ощущающаяся намордником в пол-лица, специфический запах резины и средств дезинфекции от перчаток, где-то на границе сознания завершающих тот самый, зловещий образ, в котором она ни за что не хотела бы предстать перед Баки. Она слишком сопротивлялась неизбежности увидеть животный страх в его глазах и липкую испарину на лбу.
Величайший убийца столетия, внушающий оправданный ужас всем, кто был посвящен в его существование, боялся врачей до зубной дрожи, до слез, до унизительных молитв.
Она не хотела снова оживлять его кошмар, не хотела снова погружать его в тот ад, зная, что именно ей придется потом возвращать его назад. Потому что никто другой не возьмется, потому что Солдат в слепом ужасе растерзает любого, кто попытается.
Бригады еще не было в операционной, центральная лампа была отключена, отбрасывая тень, и Баки сидел на столе, тщетно пытаясь совладать с защитным окоченением. Она долго представляла себе, как это будет, долго прокручивала в голове именно этот момент, долго искала и не находила слова утешения.
В конце концов, дав себе очередное молчаливое согласие гореть в аду за все свершенное, она сдвинула маску под подбородок. Баки посмотрел на нее, силясь изобразить на восковом лице удивление, и она прильнула к нему ближе, осторожно тронув изоляцию на металлической культе.
- Ты веришь мне? – она спросила тихо, избегая посмотреть в глаза.
- Только тебе и верю, - ответил Баки с некоторой заминкой, несмотря на все старания так и не сумев подавить дрожь, когда тонкие пальцы в перчатках скользнули к катетеру на правой руке и разгладили фиксирующий пластырь.
Поднеся шприц к порту, она лишь тогда нашла в себе силы поднять взгляд, вслепую вогнав обнаженную иглу и так же слепо, медленным выверенным движением надавив на поршень. Её внутренний секундомер уже отсчитывал секунды по колотящемуся в груди сердцу.
Раз. Два. Три…
- Я клянусь тебе, родной, все будет хорошо. Вам не будет больно. Ни тебе, ни ему.
Семь, восемь…
Она привлекла его к себе сильнее, не давая крениться под действием препарата.
- Желание, - зашептала она на забытом, но все таком же идеальном русском, удерживая его голову у своего плеча. – Ржавый, семнадцать, рассвет…
Единственная рука Баки спазмически сжалась вокруг ее талии, до боли, едва не до хруста, то ли в попытке остановить, то ли удержать себя самого на границе сознания, у черты невозврата между двумя сущностями, вынужденными сосуществовать в одном теле.
- Печь. Девять. Добросердечный…
Несмотря на парализующее действие препарата, Баки крупно тряхнуло, выгнув в пояснице.
- Возвращение на Родину. Один… - извернувшись в конвульсивной хватке, она обхватила его обеими руками, всем телом прижав к себе, и договорила. – Товарный вагон.
Она не видела его глаз, но знала, как должен был измениться его взгляд, из горящего агонического превратившись в мутный, словно подернутый ледяной изморозью. Дрожь под руками быстро сменилась стылой неподвижностью.
Отстранившись лишь затем, чтобы выполнить еще одно необходимое условие, она посмотрела ему в лицо и чуть дрогнувшим голосом отчеканила последнюю фразу кода, которую не счел значимой в свое время Земо.
- Доброе утро, Солдат.
И раньше, чем он смог бы убедить ее в беспрекословном повиновении, продолжила:
– Спи, Солдат, - она отдала приказ ровным голосом, весом своего тела толкая его лечь. – Засыпай. С тобой все будет хорошо.
Баки боялся пробуждения Солдата в разгар операции, но он никогда не допускал мысли, что его можно было пробудить до ее начала, в спокойной обстановке подчинить его, отдать ему приказ не сопротивляться. Не только не сопротивляться, но и забрать на себя весь страх. Солдату страх был неведом, Солдат не ассоциировал страх с обстановкой операционной и бригадой толпящихся вокруг людей в белом. Солдат беспрекословно исполнял любые приказы.
- Спи, любимый, - она провела пальцами по разметавшимся в беспорядке волосам и внезапно поняла, что это, похоже, тоже войдёт в её сегодняшние обязанности. Полностью уложив расслабленное тело на стол, не убирая ладони с его лба, она ногой придвинула ближе к столу тележку с расходным материалом и выудила оттуда светло-зеленую сестринскую шапочку. – И ничего не бойся.
Две молоденькие смуглолицые медсестрички и медбрат опасливо заглянули в дверной проем операционной, лишь чтобы удостовериться, что в их услугах не нуждаются, наряду с услугами анестезиолога, которого вообще не приглашали. Пациент уже был распластан по столу, к его единственной руке тянулись сразу несколько трубок, на нее же был надет манжет тонометра, уже подающего сигналы к монитору. Изо рта торчала аккуратно крепленная на пластырь трубка интубации, рядом стоящий аппарат выдавал показатели. Его длинные волосы, на стрижке которых безуспешно настаивали перед операцией, были убраны в шапочку. Верхние лампы ярко освещали поблескивающее на шрамированном стыке с металлом операционное поле.
Оглянувшись на стену, где скрывались замаскированные микрофоны интеркома, она внутренне приказала себе собраться и произнесла вслух ровным голосом:
- Все готово. Можно начинать.
И только после этого в операционной появились посторонние и развернулась бурная деятельность.
Баки и Солдат спали, наверняка мучимые кошмарами, но, по крайней мере, не реальными, происходящими не здесь и не сейчас, на острие скальпеля в руке хирурга. С ожившими демонами подсознания они обязательно разберутся, но позже.