— Степанида, — начал Литвин, когда все уселись, — расскажи… что знаешь… — Майор на секунду запнулся. — В общем, об убийстве… Инспектор Коваль приехал из Киева. Он поможет найти убийцу.
Чернявая, сухонькая, с погасшими глазами женщина, по виду гораздо старше своих лет, никак не реагировала на слова начальника милиции.
— Я тебя спрашиваю, Степанида! — строго сказал майор, положив на стол фуражку и вытирая платком лоб.
— Да что говорить… И искать тоже… Слугу сатаны, прости, господи, грехи мои, и так знаете.
— А ты говори, что сама видела и слышала.
— Если бы видела и слышала, то и сказать было бы что.
— Где вы находились вечером в пятницу? — спросил Коваль. — Восьмого июля. В десять вечера, — уточнил он.
— Известное дело, на ферме. В ночь заступила. Когда прибежали за мной, господь уже взял их к себе. Не знаю, как домой попала, ничего не видела — заслонил господь бог мои глаза.
— Далеко отсюда до фермы? — спросил Коваль майора.
— Километра три будет.
— Расскажите о своей дочери, о зяте…
— Каком зяте? — пробормотала Степанида. — И дочери нет, взял ее господь к себе, и теперь она рядом с ним…
Наступила тишина.
— Степанида Яковлевна, — снова негромко начал Коваль, — мы понимаем ваше горе. Но убийцу нужно найти, и мы должны все знать.
— Что же тут знать? Пришел слуга сатаны и убил. Но господь услышал их молитвы и взял их к себе. По-новому они народятся… Нет их теперь с нами, возле бога они…
— Тетка Степанида, — нетерпеливо встал капитан Бреус, — так мы никогда не разберемся. Ты нам ясно говори, без этих слуг сатаны и всякого прочего.
Энергичное скуластое лицо начальника уголовного розыска было таким строгим, что Степанида испуганно замолчала.
— Рассказывай об Иване Чепикове, — по-прежнему жестко подсказал Литвин.
Коваль недовольно поморщился, видя, как разговаривают с пожилой женщиной. Все же слова Литвина подействовали.
— Прибился он к нам на хутор, — медленно заговорила Степанида. — Лет пять назад это было. Не знаю, какая сатанинская сила привела его, говорит, воевал тут, раненый был… Приняла его на постой, тихий такой, все молчком. Теперь-то знаю — оборотень он. А тогда говорил: жена ушла, один как перст на свете, голову приклонить негде. Вот и пожалела. В хозяйстве, думаю, поможет. А тут, смотрю, взялся с моей Марийкой вечерами у речки посиживать. Не любила она на люди показываться, стыдилась хромоты своей. Тихой овечкой росла… Молодых-то у нас откуда взять, кто в районе школу кончил, тот дальше куда подался… Не с кем ей было и перемолвиться.
А этот слуга сатаны все вокруг нее ворожил. О городах, о войне и о всяком другом рассказывал. Думаю, вот тебе тихоня и молчун. Вижу, не сводит овечка моя глаз с Ивана, и впрямь околдовал. И глаза у него, как у волка, светятся. Нет, не с господом богом он к нам пришел. Уже и слухи пошли-побежали. Поначалу-то, когда взяла его на проживание, обо мне сплетни пускали.
Взяла и сказала: «Вот что, мил человек, проси в колхозе помощь, строй себе хату, а от нас уходи. Год прожил как у бога за пазухой. И довольно. У меня дочка на выданье». А он в ответ: «Вот и выдавайте, Степанида Яковлевна, Марусю за меня. Одинокий я. Люблю ее, и она любит». Говорит, а сам весь дрожит, и глаза — как жар.
«Сдурел, — говорю, — совсем ума лишился! Ты же ей в отцы годен! Срам-то какой! Грешный ты, говорю, человек, Иван, очень грешный!» А он как не в себе: отдайте да отдайте. Люблю — и все!
Тут и она, овечка моя, вошла в хату, не иначе — за дверью стояла, и тоже просить: «Отдайте, мама, за Ивана, люблю я его и без него жить не могу…»
Не поняла я, что не Марийка это говорит, а люцифер своего слугу наслал за грехи наши… Вот и взял сатана силу над нами. Сгубил мою Марийку… — Степанида отвела глаза в сторону и замолчала.
Коваль вслушивался и удивлялся, что материнское горе у Степаниды такое покорное, в голосе ее звучали обреченность и даже какое-то удовлетворение, будто со смертью Марии свершилось некое высшее предначертание. Подумал об изуверских обычаях у древних племен, приносивших в жертву божеству детей. И вдруг он понял, что его больше всего удивило в этой хате — отсутствие какого-либо траура, даже черной повязки вокруг головы не было у Степаниды.
Коваль не перебивал Степаниду, зато Литвин со свойственной ему прямотой спросил:
— Ты, Степанида, говоришь так, вроде не жаль тебе дочери.
— Ее господь пожалел. Она теперь не моя, а богова… А то, что Ивану, слуге сатаны, я при жизни Марийку отдала, — это мой грех. Не ухватило сердце козней сатаны, не сошел на меня святой дух, не шепнул, что делать. Сама решила: кто же возьмет хроменькую? А как одной бедовать без мужа — кто знает. Вот и пошла против бога, о мирском, не о вечном порадела…