Лагута побагровел. Знал — сосед недолюбливает его, и давно ждал от него неприятностей. Но чтобы вот так, напрямик! Он лихорадочно старался угадать, пришел Чепиков по своей воле или Степанида послала. Решил, что нет, не могла она пойти против него.
— А зачем она вам, земля эта? — спросил он неопределенно. — Кто возиться-то будет? Не понимаю вас…
— И понимать нечего, — спокойно ответил Чепиков.
— Земля эта богу служит. Где вдове, где сироте помогу. А вам бы, Иван, не о земле — о душе своей подумать время. Новое рождение от господа просить и жизнь вечную заслужить.
— Тогда вот что, — поднялся Чепиков, не обращая внимания на слова Лагуты, — в этом году огород я сажаю…
— А что же это Степанида Яковлевна постеснялась прийти? Участок, поди, ейный. И я эту землю потом полил. Каждый камешек выбрал, каждую горсточку пересеял. И удобрение с осени завез…
— Пустой разговор, — твердо заявил Чепиков. — Я свое исполню. Худого не желаю, но если что — беду накличете… — не то угрожая, не то предупреждая сказал он и не спеша направился на свой двор.
На другой день, когда Иван Тимофеевич пришел с работы усталый, грязный — готовили к посеву влажный грунт, — Мария набросилась на него с упреками. Он растерянно смотрел на нее и не мог ничего понять — всегда мягкую, кроткую, какую-то осторожную в словах и движениях, ее словно подменили.
— Как ты посмел обидеть нашего соседа?
— Маруся, — защищался Чепиков, — это он вас с матерью обижает, забрал ваш огород.
— Не нужна нам эта земля. Петро ею людям помогает, ему так бог велит!
— Каким людям? Какой бог? Себе в карман кладет. Задурил вам голову…
— Он нас тоже от голода спасал. Свое отдавал, — не отступала Мария. — А потом, это не твоя земля, а моей матери.
Чепиков никогда не видел жену в таком гневе, и, хотя она не кричала, говорила, как всегда, тихо, он испугался за нее.
— Маруся, Марусенька, — успокаивал он жену и пытался приласкать, но она оттолкнула его. — Что до земли, — в свою очередь вскипел Чепиков, — то она государственная вовсе, и никто не имеет права дарить или продавать ее. Сколько кому на душу положено, столько и отведено… Я, между прочим, эту землю и кровью полил… Не то что твой Лагута. Подожди, я еще докопаюсь, чем он тут при немцах занимался, люди всякое говорят.
Мария резко повернулась и вышла из комнаты…
Наскоро умывшись и переодевшись, Чепиков направился к Степаниде.
Теща хлопотала возле печи. Вкусно пахло жареной картошкой и мясом, и Чепиков вдруг почувствовал, что он голоден.
Марии здесь не было. Теща едва кивнула в ответ на приветствие и не пригласила сесть.
— Степанида Яковлевна, — начал Иван, — я об огороде. Пусть Петро вернет его. У нас семья, самим нужно.
Маленькая сухонькая Степанида опустилась на уголок лавки и вытерла о передник руки.
— Вы с Лагутой уже давно за все рассчитались, — продолжал Иван.
— С ним, может, и рассчиталась, а перед богом вечно в долгу.
— Да при чем тут бог? — рассердился Чепиков. — Обманывает он вас, Степанида Яковлевна, этот Лагута со своим богом. Не возьмете сами — пойду в сельсовет…
Теперь вскипела Степанида. Вскочила, угрожающе выставила вперед небольшое, круглое, похожее на желтую падалицу лицо.
— В сельсовет, говоришь? Какой грамотный! Иди и проси, чтобы тебе участок дали, и строй там свою хату. А здесь я хозяйка. Взяла в примаки — так и моли бога, в ноги кланяйся! Пришел к нам яко наг, яко благ… — И вернулась к печке, не желая больше разговаривать с зятем.
Тот еще какую-то секунду постоял посреди комнаты и словно ошпаренный выскочил из хаты.
Через несколько дней Лагута с помощью Степаниды и Марии вскопал и засадил участок.
То была первая размолвка между Марией и мужем. Ссора вскоре улеглась, и все вроде пошло по-прежнему. Но незаметная трещинка осталась. И время от времени она, как запущенная болячка, напоминала о себе. Казалось, Иван и Мария взглянули на мир и друг на друга с какой-то новой стороны и уже не могли воспринимать окружающее по-старому…
V
Вызывать в райотдел Ганну Кульбачку не пришлось. Она сама позвонила и попросила у Коваля встречи.
Подполковник беседовал с ней в комнате, которую отвели ему рядом с кабинетом начальника милиции. Усевшись удобно в старом кресле и не перебивая, он слушал разговорчивую посетительницу. Голос ее переливался, перекатывался, словно рядом журчал ручеек. Тихий, воркующий грудной голос усыплял собеседника. И вся она — невысокая, с приятным, хотя и бледным лицом, с мягкими движениями — светилась покорностью.