Сегодня он был не таким агрессивным, как в прошлый раз: начинали сказываться дни, проведенные в камере, да и все сильнее давили на него доказательства, собранные уголовным розыском. Конечно, не последнюю роль сыграло и то, что нервное потрясение, особенно ощутимое в первые дни, уже притупилось. Чепиков весь словно охладел, поник.
Коваль выдвинул ящик стола и достал папку с материалами дела.
— Вот, — сказал он, найдя нужный лист. — Показания гражданки Кульбачки. Она видела из своего ларька.
— Кульбачка? Гапка, значит. Подлая она, гражданин подполковник…
— Нам все или почти все известно, — продолжал Коваль, — и отказываться не стоит. В прошлый раз вы считали возможным отмалчиваться, даже грубить. Но теперь должны изменить свое поведение.
Чепиков оставался глухим к словам Коваля.
— Обстоятельства против меня, — тихо произнес он. — Не могу объяснить и доказать, что не виновен. Тогда уж лучше молчать.
Подполковник почувствовал, что складывается ситуация, когда подозреваемый не хочет говорить, а следователь не может вызвать его на откровенность. Нечто похожее на психологический пат. Выбраться из такого тупика непросто. Есть путь прямой к истине и есть извилистый, сквозь глухие закоулки, выбравшись из которых в конечном счете тоже приходят к истине, но это уже увеличивает вину подследственного. Выбор пути, к сожалению, зависит не только от следователя, но и от подозреваемого. И сейчас Коваль с сожалением видел, что Чепиков идет по неправильному, опасному для себя пути.
Решив дать ему возможность еще раз подумать, подполковник не торопил.
Он надорвал пачку «Беломора», выбил щелчком папиросу себе и подвинул пачку к Чепикову:
— Курите?
Чепиков отрицательно покачал головой.
Коваль закурил и поднялся из-за стола. Сделал несколько шагов вперед и назад мимо открытого окна и остановился перед допрашиваемым, который продолжал рассматривать свои разбитые, без шнурков ботинки.
— Я вырос на Ворскле, на Полтавщине, — негромко произнес он, словно говорил сам с собой.
В глазах Чепикова, который поднял голову, промелькнуло искреннее удивление: «К чему это?»
— Когда знакомился с вашим делом, — продолжал подполковник, — я узнал, что дивизия, в которой вы воевали, первой вышла к Ворскле и освобождала мой родной городок.
Коваль снова отошел к окну и, пуская в него дым, задумчиво добавил:
— Я воевал на другом фронте… Знаете, Чепиков, мне всегда хотелось встретить человека, который сражался за мой городок… Мои личные воспоминания, может быть, и не ко времени. Но не думал, что придется встретиться вот так… — Коваль отвернулся и, казалось, надолго засмотрелся на плотину, реку, старую мельницу с большим неподвижным деревянным колесом. В то же время краем глаза он видел и уголок стола, и поникшего Чепикова на стуле. Ему представилось, как этот самый Чепиков лежит на берегу Ворсклы, прижимается к мокрому осеннему песку, как прячется перед атакой в побитом осколками ивняке.
Эти обрывистые берега над Ворсклой, крутые дорожки к воде были его землей, по которой он ходил босиком. Под смертельным огнем немцев именно он, Коваль, должен был ползти по обрывистым и скользким глиняным откосам, освобождая край своего детства. Но вместо него тем нелегким путем шел солдат Иван Чепиков.
— Вы и ранены были на Ворскле? — отвернулся от окна подполковник.
Чепиков кивнул. И уточнил:
— Легко, в ногу.
— Перешли речку около разрушенного Днепропетровского моста?
— Да, — сказал, оживившись, Чепиков, и печальные глаза его заблестели; казалось, что и морщины, изрезавшие лицо, немного разгладились. — Мы вышли на крутой правый берег, к Ярмарковой площади. Брали в лоб.
— Запомнили название?
— Да уж не забылось.
Коваль внимательно всмотрелся в его лицо, оживленное воспоминаниями, и, подождав немного, сказал:
— Вы не были трусом, Иван Тимофеевич. А теперь вам не хватает смелости.
Глаза Чепикова потускнели, будто погашенная одним дуновением свеча.
— Смелости говорить правду, — уточнил подполковник. Он заметил, как допрашиваемый напрягся и руки его, большие и заскорузлые, немного приподнялись над коленями, словно хотел ими защититься.
— Взять на себя чужую вину?.. — У Чепикова перехватило дыхание. — Могу взять… Мне теперь все равно. Но убийцу вы тогда не найдете.
— Нет, и вам не все равно, — возразил Коваль. — И нам тоже.