Уже крепко подвыпившему брату Михайлу понравились последние слова Лагуты, и Мария увидела, как широко он улыбнулся.
— Конечно, за свободу совести, именно… — с удовлетворением проговорил он. — Я только за свободу. И чтоб по совести… А не задаром… А вот ты меня обижаешь, Петро. Обещал молодку, а где она?.. Я тут как сторожевой пес: передачи для тебя принимаю, прячу и перепрятываю. За них знаешь что может быть — строгий режим до скончания века… Это разве по совести?
— Дом тебе кто купил? Я купил! Такое в твоей жизни часто бывало? Забыл, как без копейки в кармане торговал булочками в порту?
— То была временная зона…
— Так что благодари бога нашего…
— А зачем ты мужа той дурноватой сюда прислал? Продаст он, вот увидишь.
— Иван Чепиков — моя забота. Прислал, значит, нужно. И не продаст он, не до этого ему сейчас…
В сознание Марии слова доходили медленно. Голова кружилась. Когда услышала имя мужа, у нее чуть ноги не подкосились, и она невольно распахнула дверь.
Хозяин дома и его гость замерли от удивления, когда на пороге в белом одеянии возникла Мария. Придя в себя, позвали ее. Она не слышала, не понимала их слов.
Тогда брат Михайло поднялся, взял ее за плечо и повел к столу. Она не сопротивлялась, шла безвольно, еле передвигая ноги.
Лагута отодвинул скамью и помог Михайле усадить Марию.
— Господь простит нам этот грех, сестра Мария, — сказал пресвитер, оказавшийся справа от нее. — Мы наново рожденные святым духом и больше не принадлежим этому миру. Мы уже стали божьими людьми, и он — наш господин. Нам теперь не может быть никакого осуждения в этом мире. Будь с нами, Мария! Господь и тебе даст прощение греха, и ты тоже придешь в новую жизнь, найдешь новое рождение…
— Испытаешь обряд огненного крещения, — добавил Лагута, наливая в рюмку разбавленного спирта. — Коль ты уже явилась сюда, значит, бог направлял твои стопы и ты тоже выделена из стада.
Мария отодвинула поставленную перед ней рюмку. Но Лагута упрямо возвратил ее на место.
— Исполняй божью волю во всем, — произнес он уже непослушным языком. — А волю его скажем. Мы с ним сейчас говорили, и ты будешь с ним говорить… — И вдруг, повернувшись к Савенко, воскликнул: — А как хороша, брат Михайло, наша Мария, как роза господняя! Хотя и хромуля…
Мария попыталась встать из-за стола, но брат Михайло взял ее за голову и, сжимая пальцами щеки, попробовал силой открыть рот. Вырываясь, Мария повернулась к Лагуте и простонала:
— Брат Петро, что же это? Что же это?..
Но Лагута промолчал. Только продолговатые лисьи глаза еще больше сузились. Наконец она услышала его голос. Но не в свою защиту.
— По воле святого духа…
— Не простится это вам! — успела крикнуть Мария и поперхнулась — жгучая горечь перехватила дыхание. Она тяжело закашлялась, еле передохнула и, ничего не соображая, конвульсивно хватала ртом воздух. Слезы брызнули из глаз.
Сильные руки брата Михайла расслабились и отпустили ее.
Мария опьянела, стало нестерпимо жарко, неприятно кружилась голова, перед глазами плыли стол, бутылки, тарелки…
Она еще раз попробовала подняться и, хотя уже никто ее не держал, не смогла.
— Вот так будет лучше, — услышала над собой чей-то голос и не поняла, кому из двух «братьев» он принадлежит. — Отныне мужу своему ты будешь не женой во браке, а сестрой, без греха… Христова любовь подымет тебя до бога. Иисус Христос сошел на меня и сказал: «Чадо божье не от крови, не от желания плоти, не от желания мужа, но от бога рождается…» Будет и тебе дитя не греховное, а божье…
Мария, уже не владея собой, пьяно улыбнулась.
— Иисус, сойдя, сказал, — продолжал Лагута, опустив сильную руку ей на плечо, — грехом грех уничтожьте, и ты должна сейчас подчиниться брату Михайлу, ибо он в грех впадет не по своей воле, не по желанию плоти, а по воле святого духа…
При этих словах брат Михайло навалился на Марию и начал целовать ей лицо и плечи…
Последнее, что она как в бреду почувствовала, было то, что ее подымают со скамьи, стягивают рубашку… Потом стало душно, и она тяжело провалилась в бездну, влетела в черную звездную ночь, туда, где сегодня уже говорила с господом. И показалось ей, что на этот раз она по-настоящему навсегда оставила грешную землю…
Когда Мария проснулась, в доме никого не было, кроме Федоры. Старуха молча, сжав губы, помогла ей одеться и вывела на улицу. Остановив какую-то машину, ткнула шоферу деньги и попросила отвезти больную женщину в Вербивку.
III
Их было четверо. Три сотрудника милиции и рецидивист-расхититель Михайло Савенко. Уже битый час продолжался бесплодный допрос. Савенко притворялся божьим агнцем. Лишь после того как подполковник Криворучко напомнил об уголовном прошлом «божьего наставника», тот начал сдаваться и признавать за собой грешки, за которые большого наказания не полагалось.
Выяснилось, что брат Михайло вовсе не Савенко, а Савченко, который уже дважды привлекался к ответственности за хулиганство и воровство и отсидел в исправительно-трудовых колониях в общей сложности больше восьми лет.
Сначала все шло довольно однообразно: подполковник Криворучко задавал вопросы, на которые Савенко-Савченко большей частью бросал лаконичное: «Не знаю».
Ответы допрашиваемого быстро печатались на машинке, за которой сидела молоденькая белокурая женщина, инспектор отдела борьбы с хищением социалистической собственности.
— Каким образом у вас дома оказалось такое количество спирта? — в третий раз повторил свой вопрос подполковник Криворучко.
— Не знаю, — так же в третий раз коротко ответил Савченко. — Чужой он. Я разрешал своей пастве эту малость в моем погребе держать.
Подполковник Коваль едва не засмеялся: точно так отвечала на допросе припертая фактами к стене Ганна Кульбачка.
— Но спирт не в бутылках был, а в канистрах и в землю закопан. Тут уж без хозяина не обошлось, — заметил Криворучко, тоже удивляясь, какую неразумную позицию избрал Савченко. — Как бы ни очутился в погребе этот спирт, он все равно ворованный, потому что в магазинах не продается. Интересно, как потом ваша паства разбирается, где чье лежит…
Подозреваемый и сам понял, что его объяснения звучат наивно, но ничего другого придумать не мог и горбился на стуле — мрачный, обрюзгший, весь какой-то осевший, словно остывшая квашня.
— Кто хранил у вас спирт?
— Многим разрешал.
— Если подтвердят, у вас появятся смягчающие обстоятельства. В ваших интересах назвать этих людей.
Савченко, глянув исподлобья на пишущую машинку, ничего не ответил.
— Так зачем все-таки приносили к вам краденый спирт?
— Каждый вносил свою долю, — вдруг нашелся Савченко.
— Поговорим без протокола, если он вас смущает, — включился в допрос Коваль, заметив взгляд подозреваемого.
Начальник отдела не возражал и кивнул.
— Будем записывать только то, что вы сами пожелаете.
Белокурая инспектор сняла руки с клавишей машинки, открыла сумочку и мельком глянула в лежавшее там зеркальце.
— Объясните, как это у вас соединялось: вера, пуританские строгости и деятельность… — Коваль сделал паузу, — экспедитора спиртзавода и по совместительству — расхитителя?
— Вера требуется каждому человеку.
— Но ведь не каждый верующий собирает десятки литров такого зелья, как спирт…
— Благодать на истинно верующего нисходит независимо от того, чем занимается он на грешной земле…
— Насколько мне известно, — заметил Коваль, — вы отрицаете земную жизнь и ее радости, хотя очень любите деньги, стремитесь к богатству. Идете даже на преступления, чтобы удовлетворить свои плотские страсти. В Полтаве вас судили за обычное воровство, перед этим вы отсидели два года за злостное хулиганство…
— Были грехи, каюсь… Я тогда еще не сподобился бога, не обрел духовной жизни.