— Ну, а теперь, уже «сподобившись», все равно нарушаете законы?
— Духовная жизнь, она вне законов, придуманных людьми. Преследования, которым я подвергался, — опустил глаза Савченко, — естественны и закономерны, святым писанием предусмотренные. Истинные сыновья божьи всегда страдают и преследуются во имя господа. Он терпел и нам велел…
— Вы не только законы общества и государства, но и свои заповеди нарушаете, — сказал Коваль. — «Не убий», «не возжелай», «не укради», а вы и возжелаете, и крадете… Вот и начальник ОБХСС подтвердит, — с легкой улыбкой обратился Коваль к подполковнику Криворучко. — Верно, Иван Кондратьевич?
— Мы не боимся пострадать за Христа, — вздохнул Савченко, — это не тяжелая ноша, а радость. Когда вы свои глыбы каменные обрушиваете на нас, мы это принимаем безропотно. Сказано у апостола Павла, что закон духа жизни в Иисусе Христе освобождает нас от закона греха и смерти.
— А Петро Лагута и Мария Чепикова тоже за Христа пострадали, преступив закон жизни и смерти? — вдруг спросил Коваль и с удовлетворением заметил, что при этом вопросе Савченко испуганно стрельнул глазами на машинистку.
— Теперь будем ваши ответы записывать, — сказал Коваль.
— О брате Петре и сестре Марии знаю, но мы им не судии, они теперь вечную жизнь получили и отвечают только перед богом.
— Они-то перед богом отвечают, — вздохнул Коваль, — но кому-то и здесь нужно ответить.
— Об этом нам ничего не ведомо.
— Расскажите, какие у вас были отношения с Марией Чепиковой и Петром Лагутой?
— Никаких. Мария иногда приезжала в Черкассы к врачам, медицина не помогла, вот она к богу и обратилась. Молилась с нами…
— Когда была в последний раз?
— Точно не припомню.
— Накануне своей гибели, седьмого июля, — подсказал Коваль.
Савченко, испуганный тем, что милиции известна дата последнего посещения Марией его дома, закашлялся, стараясь выиграть время и обдумать ответ. Впрочем, если милиция знает дату, то она взята не с потолка. Савченко это знал из своего предыдущего опыта.
— Возможно, и седьмого… Да, кажется, так…
— С кем она была у вас?
— Несколько человек молились.
— А Лагута?
Пальцы Савченко задрожали, и он не знал, куда девать руки. Правое веко, как всегда при волнении, начало предательски подергиваться.
— Не было его на молении.
— А мужа Марии?
— И мужа не было.
— Он что, вообще у вас не бывал?
Савченко подумал: «Не от Чепикова ли у милиции все эти сведения?» И решил, что абсолютно все отрицать нельзя.
— Однажды Мария приводила, но душа у него не раскрылась, не услышал он голос божий.
— А Ганна Кульбачка?
— Седьмого не приезжала.
— Сколько вы продали спирта Кульбачке и по какой цене? — спросил подполковник Криворучко.
— Я ей спирт не продавал.
— Она часто приезжала к вам?
— Веру нашу соблюдала. Вместе со всеми молиться хотела.
— Значит, спирт, который изъяли у нее во время обыска, не с вашего завода?
— Откуда мне знать, что вы у нее нашли! Я ей ничего не продавал.
— Ну что ж, — сказал Криворучко, — проведем очную ставку. Мы располагаем другими сведениями.
— Значит, седьмого июля Мария Чепикова осталась у вас ночевать? — снова перехватил инициативу Коваль.
— Слабенькая она. Устала… — растерялся Савченко. — С богом говорила душевно, все свои силы истратила… Отлежалась и уехала…
— Так, — медленно произнес Дмитрий Иванович, — значит, уехала?.. А в котором часу?
— Не знаю. Спал я.
— А кто еще в ту ночь был в вашем доме?
— Ну, Федора, понятно.
— Может, она знает?
— Да ничего она не знает. Что она может знать!
— Проверим, — произнес Коваль и нажал на кнопку звонка.
Двери открылись, и вошла Федора, одетая в темное платье. Если бы появились живые Мария или Петро Лагута, Савченко, наверное, был бы меньше потрясен.
Увидев брата Михайла, Федора в свою очередь бросила на него испуганный взгляд.
— Ваши фамилия, имя, отчество? — спросил Коваль, предложив Федоре подойти к столу.
— Гнатюк я, Федора Ивановна…
— Вы знаете этого человека? — показал он на Савченко.
— Как не знать…
— Назовите.
— Михайло Гнатович.
Белокурая машинистка-инспектор быстро отстукивала вопросы и ответы.
— В каких вы с ним отношениях? Может, родственник ваш?
— Да ни в каких! И не родственник он мне. Хозяин мой. Служила у них.
— Федора Ивановна, — продолжал Коваль, — вы помните ту ночь, когда у вас последний раз ночевала Мария Чепикова?
Федора тяжко вздохнула и, не подымая глаз, кивнула.
— Какого это было числа? — Коваль заметил, что старуха снова бросила исподлобья какой-то растерянный и виноватый взгляд на Савченко, который в свою очередь зло глядел на нее.
— Да не бойтесь, Федора Ивановна, он уже не страшен, ничего вам не сделает.
— Да, — произнесла она, — помню. Было это с субботы на воскресенье…
— Седьмого июля?
— Седьмого, — кивнула Федора.
— Кто кроме вас находился в доме в ту ночь?
— Мария, хроменькая, прими господь ее душу. И вот они, — указала на Савченко.
— Когда уехала?
— Раненько утром. Я по их приказу, — снова взглянула на Савченко, — посадила ее на машину и отправила.
— А кто еще ночевал в доме в ту ночь?
— Брат Петро.
— Как фамилия?
— Фамилии не знаю.
— И что у вас произошло в ту ночь?
Федора опять тяжело вздохнула и некоторое время молчала, грузно опираясь руками на спинку стула, возле которого стояла.
— Да вы садитесь, Федора Ивановна, — предложил ей Коваль.
Она словно не слышала его слов и продолжала стоять. Только крепче вцепилась пальцами в стул.
— Грех там был большой…
— Я понимаю, вам тяжело говорить об этом, — сочувственно произнес Коваль. — Но необходимо. Ради истины…
Федора продолжала молчать, уставившись в носки своих истоптанных ботинок.
Дмитрий Иванович был готов к тому, что ответы из старушки придется клещами вытягивать. Это была полуграмотная, забитая женщина, потерявшая в войну всех своих близких. Одинокая, без крыши над головой, она нанималась в домработницы. Несколько лет тому назад Федора попала к Савченко и преданно служила ему, не вникая в то, чем занимается хозяин, и не рассуждая, хорошо или плохо все, что он делает. Она исполняла его распоряжения, по-хозяйски смотрела за домом, готовила еду и стирала. Была истинно верующей и фанатично молилась перед своими иконами, висевшими в ее комнатке.
Но как ни старалась она не вникать в дела хозяина, все же происходившее в доме вызывало у нее внутренний протест. Когда начинались, как говорила себе Федора, «бесовские игрища», она запиралась в комнатке и молилась, пока хозяин не выпроваживал гостей.
Она не осуждала хозяина, следуя заповеди «Не судите, да не судимы будете», но старалась держаться от него подальше, как от зачумленного. Даже белье его стирала, предварительно осенив корыто крестным знамением, словно изгоняя оттуда скверну.
Субботняя же ночь потрясла ее. Федора ничем не могла помочь Марии, спряталась у себя, молилась и плакала. Утром, проводив измученную сестру во Христе в Вербивку, старуха твердо решила уйти от Савченко. Но пока собиралась, произошли события, в результате которых она и оказалась в милиции, где допрашивали ее бывшего хозяина.
И все-таки вера и сейчас не позволяла ей вершить суд над Савченко. Давая показания, она выговаривала слова скупо. Возможно, и совсем бы не раскрыла рта, но еще до очной ставки с Савченко Дмитрий Иванович дважды беседовал с ней и смог кое-что выяснить о событиях субботней ночи.
Увидев своего бывшего хозяина, сидевшего, подобно раскаявшемуся грешнику, она не смогла так уверенно, как раньше, выразить свое отношение к событиям в доме, где служила. Было очевидным, что Савченко до сих пор подавлял ее волю.
— Вы говорили нам, — сказал Коваль, обращаясь к Федоре и подвигая к себе протокол прошлой беседы, — что среди ночи услышали крик. Кто это кричал?
— Мария кричала…
— Почему?
Федора отвернулась от Коваля.
— Что происходило в доме?