Автобус в аэропорт отходил от игрушечно изящной железнодорожной платформы "Павильон" через час. Так долго ждать у Ружены не было сил. Ей вдруг все надоело, даже опротивело - и эта пышная зелень, и голубое море, и жирная черная-черная лента шоссе, по которому никто не хотел отвезти ее в Адлер, - и она уже готова была сбросить босоножки и пешком идти в аэропорт.
В конце концов ей повезло. Она остановила такси, и добродушный абхазец, увидев перед собой взволнованную женщину, согласился ехать в Адлер.
Было, конечно, наивным надеяться, что в июле, без предварительного заказа, можно попасть на самолет.
Но Ружена сделала невозможное, и сам начальник аэропорта посадил ее всеми правдами и неправдами в первый же вылетавший на Киев самолет.
IV
И в этот раз Степаниду Клименко застали возле печи.
Она вытерла руки и села на край лавки, бросая недовольные взгляды на непрошеных гостей в милицейской форме.
- Оторвали вас от работы, Степанида Яковлевна, - как бы извиняясь, сказал Коваль.
- Э-э, - махнула рукой на дипломатию подполковника Степанида. - Чего уж там.
Коваль и Бреус сели на другую лавку, возле стола.
- Скажите, Степанида Яковлевна, почему Лагуту называют дезертиром? сразу поинтересовался Коваль.
Пожилая женщина искоса глянула на подполковника.
- Какой еще дезертир?
- Воевать не хотел, Степанида Яковлевна. Родину защищать. Из армии убежал.
- Ему было грех стрелять, - поучительно сказала она. - Даже винтовку в руках держать.
- А вот говорят... при немцах...
- Что там говорят... Кто может плохое о нем сказать? - Степанида сердито уставилась на Коваля. - Люди, - она показала рукой куда-то за стены, - построились здесь после войны. При немцах две хаты всего и осталось: моя да бабы Христи Калиниченко. Но Христя уже в могиле.
- Поэтому и спрашиваю вас, - сказал Коваль.
Степанида Яковлевна помолчала, как бы решая, стоит ли дальше вести разговор. Поправила передник на коленях, выровняла уголочек, пригладила его и снова скрестила руки - загорелые, обтянутые сухой кожей, потрескавшейся.
- Я уже говорила, брат Петро вреда людям не делал. Он в царстве небесном новое рождение получил... И не вам судить его... Он теперь сам судья.
- Вы не поняли меня, Степанида Яковлевна, - мягко заметил Коваль. - Я спрашиваю о вашем соседе не потому, что хочу осквернить память о нем. Нам нужно узнать, кто и почему его убил.
- Сказано: слуга сатаны, прости господи, глаза свои залил и руку на божьих людей поднял. И будет он господом нашим судим, не только вами... Глаза Степаниды злобно блеснули.
Чтобы успокоить ее, Коваль заговорил о ферме, о закрепленных за Степанидой коровах, о заработках. И, только заметив, что она смотрит уже не так сердито, снова спросил о Лагуте:
- Петро Петрович всегда здесь жил? С какого времени вы его знаете?
- Родственники у него в деревне были, но померли. А он после войны построился.
- Проживал один?
- Как перст.
- А когда он здесь впервые появился? - поинтересовался Коваль.
- Не помню. Не оскверню уста неправдой.
- Как немцы пришли, так он сразу и объявился? - спросил Коваль.
- Может, и сразу, - недовольно согласилась Степанида.
- А потом, когда наши Вербивку освободили, он куда девался?
- Он тогда в лесу жил, в тайности... У него от зверства человеческого разум помутился. Из леса почитай что не выходил, все богу молился. А когда после войны к людям возвернулся, просил за них господа. И бог ему открылся, разум вернул, и стал Петро еще больше богу молиться и нас к нему звать...
- Чепиков знал, что Лагута сбежал из армии и всю войну здесь пересидел?
- Сбежал не сбежал, - передразнила Степанида, - это лишь богу одному ведомо. Меня об этом не пытайте и хулы напрасной на брата Петра не валите. Если и впал в какой грех, то не по своей, а по святой воле.
В ожидании новых вопросов она затаилась, зажав в руке уголок фартука.
- Ладно, - согласился Коваль. - Скажите, какие отношения были у вашей Марии с Лагутой? Обоснованно Чепиков ревновал ее?
- Опять за свое! - пробурчала Степанида. - Да, любила она слугу сатаны, мужа своего. Это уже потом между ними разрыв-трава выросла... А брату Петру она сестрой назвалась, греха у них не было.
- Чего же она тогда и днем и ночью к Лагуте бегала? - как бы удивляясь, воскликнул Коваль.
- Горе свалилось. Дите мертвое родила, в больнице сказали - больше не родит... Она и затужила. Я ее к брату Петру послала. Говорю: "Иди как к господу богу. Чего люди не могут, на то господь способен". Брат Петро сказал: "Ивана тоже приведите, пускай оставит гордыню, ибо молитвы одной Марии господь не примет, нужно, чтобы и муж рядом стоял, чтобы и он получил безгрешное рождение от бога, такое же, как и муж святой Марии, которая нам Иисуса Христа родила". Только Иван не захотел вместе с ней у бога дитя просить, отговаривать стал, брата Петра ругал. Ему сатана глаза вином заливал, и не захотел он прийти к богу...
Коваль затронул больное место Степаниды, и она разговорилась.
Вытерла рот темной ладонью и добавила:
- Какие же ревности могли быть? Сатана толкнул его руку...
- Значит, не в ревности дело, - подытожил Коваль, будто соглашаясь со Степанидой.
- Брат Петро святой человек был. Помогать себе в хозяйстве допускал только одну сестру во Христе, у которой муж умер. Вот и приходила она к нему молиться, хотя за мертвых этих и не положено, они у бога новую жизнь получают.
- А кто же она? - поинтересовался капитан Бреус, хотя и знал, о ком идет речь.
- Ну кто... - замялась Степанида.
- Впрочем, можете не говорить.
- Невелика тайна, - решилась все же Степанида. - Ганна. Продавщица наша.
- Правильно, - согласился Бреус. - И часто вы ее здесь видели?
- Не очень чтобы...
- Значит, тайно прибегала...
- От людской молвы. Да и когда ей было - целый день и вечер в ларьке торгует. Если и прибежит, то ночью, поубирает, еду сварит и снова домой бежит...