- Что моя жизнь, гражданин подполковник, - грустно произнесла Ганна. - Не было счастья смолоду, нет его и теперь. Но я не ропщу. Такая, знать, судьба моя... Сижу в вашей камере, времени хватает припомнить и переворошить всю мою горькую жизнь. И как замуж пошла за нелюба, и как жизнь с ним промаялась, и как Петра встретила и полюбила... Работа у меня была выгодная, деньги не переводились. Все складывала на будущую нашу с Петром жизнь. Не знаю, какая в нем сила таилась, откуда она бралась, может, и впрямь господь одарил, была у него своя вера, не такая, как в церкви и книжках. Только не могла я его не слушаться и волю его исполняла, как самого бога. Откуда мне знать, есть там где-то за тучами господь или нет, но когда с Петром молилась, камень с души скатывался, все грехи мне прощались, и светлой я становилась, словно голубка белая. А грехов у меня, чего таить, хватало: и спаивала, и обвешивала, и обсчитывала...
Коваль слушал, не перебивая, ничего не записывая. Он думал о том, как жажда наживы до сих пор отравляет людей. Сколько горя доставила та же Кульбачка своим односельчанам, причиной скольких семейных трагедий она была, соблазняя мужиков "бесплатной" с виду выпивкой... Сколько не поддающейся учету беды принесла людям эта вроде бы ласковая, терпеливая, приятная на вид, но такая страшная и циничная женщина... Вот говорит она, что не в жадности дело, что деньги копила во имя любви к Лагуте... Но какая же это любовь, если влечет за собой страдания других? Ее проклинали даже те, кто в похмелье низко кланялся, она рисковала постоянно - каждый день ее могли отдать под суд. И все равно шла за Лагутой как завороженная, ради денег готова была потерять свободу и все, что имела...
- И сейчас бы еще торговала, - продолжала Кульбачка, - если бы не комбайнерка эта, Верка Галушко. Ну прямо войной пошла. До сих пор не пойму, что ей надо было. Муж непьющий, за сынов-подростков тоже бояться нечего... Была бы депутатка еще, а то ведь простая баба. А такую кутерьму подняла, всех настроила против меня... Дальше сами знаете... Кукую вот теперь...
Воспользовавшись паузой, Коваль спросил:
- Откуда пошел слух о любовных связях Марии и Лагуты?
- О Петре чего говорить... Мужик он мужик и есть. Хотя и божьего духа. Я к нему только по вечерам бегала, да и то не часто, тайком. Еще года нет, как своего Сергея похоронила. А Мария всегда у него под рукой была, рядом. Молодая, лицом пригожая. Хоть и хроменькая, а мужикам приятная... И все-то у Петра на виду была, молиться бегала к нему, веру его приняла. Хотя свое, наверное, в уме держала. Видела, что не нищий - и дом, и в доме полно всего, и деньги есть. А денежки-то мои! Все в его дом я принесла. Не для нее, а для нас с Петром! Вот и довела Марусечка своего муженька до горькой. Он после войны, раненый, в Вербивке осел, немолодой, а она баба в соку... Дитя иметь хотела, а его все нет и нет. Мать, Степанида, уверила, что молитвами только и можно дело поправить. А молитвы, они вон чем кончились... - вздохнула Ганна. - Когда приметила я, что Мария к соседу зачастила, а Чепиков на мои "дубки" повадился, то сказала Петру: "Нечего ей к тебе шастать, Ивана на ревность наводить". А он в ответ: "Мария в молитвах радеет". - "Смотри, - говорю, - домолится до греха". А он свое: "Неисповедимы пути господни..." Думаю, Петро даже обрадовался, когда Чепиков запил. Испугалась я, что на любовь мою туча надвигается, что все труды и добро накопленное прахом пойдут. Ум помутился. Если так, говорю, и сама жить не буду и им не дам...
- Нашли пистолет, - предположил Коваль, - и пришли вечером к любовнику...
- Нет, нет! - спохватилась Кульбачка. - Что вы!.. Это так, ради красного словца... Не способна я на страшное дело!..
- Значит, Лагута обрадовался, когда узнал, что Чепиков запил? Коваль решил сделать вид, что меняет направление беседы. - Он очень не любил своего соседа?
- Избегал его, хотя и пробовал приохотить на свою сторону. Когда Мария впала в молитвы, он стал говорить ей, чтобы она и мужа своего причастила к богу. Но Чепиков не поддался, и Петро очень сердился, из себя выходил, когда при нем по-хорошему скажешь о соседе. Ненавидел его и даже боялся. Думаю, желал, чтобы Иван спился насмерть и не мешал якшаться с его женой... А как все кончилось, сами видите... Может, это господь покарал Петра рукой Чепикова. Заслужил он, прости меня, боже... Мы с ним должны были сойтись и уехать отсюда, да он все откладывал. Ясное дело, что Мария тому причиной была...
Кульбачка умолкла. Коваль потянулся к новой пачке "Беломора".
- Почему Лагута боялся Чепикова? Может быть, тот угрожал разоблачить его как изменника?
Кульбачка не знала, что ответить.
- Петро не воевал. А был он дезертиром или нет, не моего ума дело. Хотя все возможно... - Ганка, видимо, решила, что теперь любовнику ничем ни помочь, ни навредить нельзя, а искренними ответами, глядишь, и в доверие подполковника войдет.
- А что знаете о его связях с оккупантами?
- Откуда мне знать... Я поселилась в Вербивке после войны.
- А его дальнейшие связи, последних лет?
- Он себе Иисуса придумал, не такого, как в церкви, а своего, и сам в него поверил. Говорил, что в него сошел господь... И Марию этим заворожил...
- Я спрашиваю о других связях, о тайных встречах с какими-нибудь приезжими людьми.
Ганна Кульбачка уже пожалела о своем решении быть откровенной.
- С какими это приезжими? - удивилась она, и Коваль подумал, что Лагута, наверное, и от любовницы многое скрывал.
- Он хотел уехать отсюда?
- Да.
- Почему?
- Я настаивала.
- Только поэтому?
Кульбачка лишь руками развела: мол, откуда ей знать.
- Значит, капитан Бреус был прав, когда сказал, что вы в доме Лагуты искали свои деньги?
- Какие они мои! - горько вздохнула Кульбачка. - Теперь все ваше...
- Скажите, у кого в Вербивке кроме Чепикова было оружие?
Ганка растерялась от такого неожиданного поворота допроса.
- Мальчишки в лесу оружием игрались. У нас тут после войны добра этого хватало. Но у взрослых не видела.
- А сами не находили?
Коваль поднялся, щелкнул выключателем. Ровный яркий свет залил комнату, и Кульбачка прикрыла ладонью глаза.