Но то, что сейчас окутало её голову, не было обычным противогазом, это был именно глушитель. Умельцы переставили клапаны в коробке, и теперь входной забирал воздух прямо из атмосферы, безо всяких препятствий, так что дышалось нетрудно. А вот выходной клапан, сквозь который делался выдох и проходил крик, открывался в гофрированную трубку, переоборудованную для полного глушения. Так что выдыхать, особенно с криком, было труднее, чем вдыхать. На то и расчёт.
Почуяв это, Ева возобновила активность — затрепыхалась с новой силой. Если бы это был обычный, тугодышащий противогаз, всё бы утряслось, не зашло слишком далеко. Но пытка вакуумом не предусматривалась условиями пари.
У глушителя была ещё одна особенность. На стёкла очков снаружи напылялось серебро, кроме узкой полоски по периметру. Через эту полоску к голове проникал тусклый свет, и человек видел отражение своих глаз. Мазохисты почему-то обожали любоваться на своё "зеркало души" — страдающей.
Но через зеркальца, разумеется, ничего не было видно, и Ева брыкалась вслепую. И, видать, попала в одно из слабых мужских мест. Чего греха таить, есть даже у крупных сильных мужчин такие места, выпирающие из тугих джинсов.
Впрочем, может быть, она целомудренно заехала ему в глаз.
Андрей охнул так, что у Евы душа ушла в пятки. После такого "оха" пощады не жди. Но, может, девочку-то пощадит?
Раздался яростный голос:
— Хватай её! На стол!
Схватили за кисти рук и лодыжки, развели пошире. Ева не успела подумать, что неприлично же с такими ногами, ещё джинсы затрещат. Не успела, как почувствовала, что висит в воздухе.
Никогда ещё так не пугалась! Из-за проклятых стёкол ничего не видно, кроме своих расширенных от ужаса глаз, и оттого ужас нарастает. На какой высоте она подвисла? С какой грохнется, если что? Не друзья ведь держат.
Вестибулярный аппарат подсказывал, что парит она вниз лицом, и не похоже, чтобы шланг глушителя касался пола. Ужас!
Долго пугаться ей не дали, хоть и получили заранее заверения, что в туалет она ходила. Уссаться тут запросто! Быстро понесли к готовому уже ложу-распятию.
Какое счастье ощутить под собой твёрдую опору! Тем более — с вырезами для тела. Конусы для бюста были великоваты, не ощущала она их дна, но здесь главное, чтоб малы не оказались. То же с вырезом для шеи, таза, ног. В общем, вписалась Евина фигурка в рельефное ложе, приготовленное совсем для другой особы.
Виктор быстро и профессионально вдел девичьи ручонки в ременные петли и затянул, а вот Андрей с ногами замешкался. То ли туфельки скидывал, то ли любовался на женскую джинсовую промежность с ягодицами, то ли просто ноги (да ещё в джинсах) жёстче рук, пока-то их вгонишь в петли. Но факт — замешкался.
Дёрнув руками и почуяв, что тут глухо, но опора есть, Ева с удвоенной силой забрыкалась ногами. Безо всякой цели, просто протестуя против такого с ней обращения. И снова попала в незащищённое место — вероятно, пяткой в грудь.
Хотя туфелек на ногах уже не ощущалось, девичьи пятки представляли собой грозное оружие. Особенно если хозяйка взбудоражена и обозлена.
— Бли-и-и-н! Ах, раз ты так!
Что он сделает? Сердце сжалось прямо.
Её ноги поднялись высоко в воздух, живот оторвался от ложа, и даже бюст приготовился выскочить из конусов. Шалишь, дружок, не напугаешь, руки-то прикованы уже, их не оторвёшь. Не создашь уже впечатления, что подвешена на неведомой, и потому страшной высоте.
Живот ощутил прикосновение, и тут же вжикнула "молния". Расстегнул!
Как это обидно, когда с тобой так невежливо, а ты не можешь ни закричать, ни отбиться руками… одними ногами и можешь брыкаться. Ева и принялась это делать, но Андрей зажал манжеты джинсов, оттягивая назад, и теперь брыкания только раздевали хозяйку.
Почуяв, что попка оголяется, с неё сползает джинса, Ева замедлила темп, но вернуть сползшее уже не могла.
Как потом обнаружилось, Виктор переставил одну из ножных струбцинок по центру, и Андрей смог зажать в ременной петле сложенные манжеты джинсов. Таким образом, полуспущенные джинсы превратились в своего рода смирительную рубашку для хозяйки, да ещё со страхом оголиться по всей длине ног.
Ева затихла на некоторое время. Похоже, больше сопротивляться нечем, надо спокойно лежать и ждать избавления. Неудобно, но сама ведь виновата — веди себя потише, и ждала бы в более комфортных условиях. Хотя бы — сидя связанной по ногам на скамейке.
И вот только она решила покориться обстоятельствам, остыть немножко, это остывание и сыграло злую шутку. Кожа ниже пояса охладилась несколько сильнее, чем отвечало приличиям.
Джинсы-то приспускались не слишком цивилизованным образом, а трусы были обычными, бельевыми, не охватывающими низ туже некуда. Ну, заделись и задрались, оголив попку. Ой-ёй-ёй, уже и в попкину расщелинку холодок затёк, видна она, стало быть. А может, и ещё чего, передний мысок тела из-под ягодиц — нет, только не это!
Смотрят ли на неё эти двое, неизвестно, но стеснительной девочке казалось, что на неё такую любуется весь курс во главе с преподавателями.
— Эй, вы! — закричала Ева, пропуская наружу лишь неясное "бу-бу". — Оденьте меня! — Потом опомнилась и потребовала: — Отвяжите меня, руку хотя бы! Обещаю, что буду вести себя тихо-о!
Что именно кричать, роли не играло, глушитель исправно лишал речь силы и членораздельности.
Видя, что ей не отвечают, она занялась единственно возможной для распятой пантомимикой — стала выгибать спину и приподнимать таз. Ведь ремнями её к ложу не прикантовали.
Андрей недовольно поморщился:
— Чёрт, она меня возбуждает. Вот-вот встанет, а тут они придут. Нехорошо. Непрофессионально.
— Сейчас придержу, — отозвался Виктор.
Одной рукой он придавил вниз обрезиненную голову, а вторую разлапил на голой попе, которая заёкала ещё сильнее под холодной сей лапищей. Раздался слабый неприличный звук, в воздухе расплылось вонючее облачко.
— Ф-фу! — с возмущением сказал Андрей. — Вон она как! Ну-ка, убери руку.
Только что Ева хотела, чтобы руку с её попы убрали, теперь же молила, чтобы не убирали.
Но ладонь с попы исчезла, и через секунду раздался свист, а ягодицы обожгло.
От неожиданности девичья фигурка обмякла. Что-о? Её ударили ремнём? Не спит ли она, не бредит? Не грезит? В наше-то время, не при старом каком режиме, не столетний дед, девушку — ремнём?! Не может быть!