Не очень понятно, пришла ли девочка сама или заслана разведать под благовидным предлогом. А тут ещё эта просьба… Не призвана ли она узнать, умеет ли вообще Стяпа-старший пороть детей? Но как ударить девочку?
Вот сын и подсказал нерешительному отцу — мол, вдарь её покрепче, а то разнесёт ещё, что в их доме порют кое-как. Порядочность её гарантирую, не наябедничает, стерпит. А если заслана, то так ей и надо!
— Ну, это… нагнись вперёд. Так. Теперь задери юбку. Нет, нет, не так, просто прижми её к ногам, выпяти попу. Нет, так по рукам хлестну.
— Да пускай задерёт, чего там, ты же меня по голому лупил, — снова сын стал выручать-поучать отца, забыв о стонах.
— Чужая она. Давай так — ты руки продень спереди между ног, возьмись за задний подол и протяни вперёд, обтяни попку, поняла? Да, тебя предупредить, когда замахнусь? Типа раз-два-три.
— Как его, так и меня. — Кира зажмурилась и напряглась.
— Ну, тогда раз, два, три…
Ремень просвистел где-то в стороне от тела.
— Не могу. Девочку — не могу.
— Папа, меня же ты мог!
— То сына. А тут… порву ещё платье.
— Кир, обтяни попу посильнее. Папа, бей же!
Снова ремень ушёл в сторону.
— Ну, что же ты?
— А кто зашивать будет, если порву? Матери же не скажешь.
И вправду — какая женщина поймёт, зачем здоровый бугай лупил маленькую беззащитную девочку? Вон, платье порвал даже.
— Уходи, Кир! — крикнул Стяпа и вспомнил про симуляцию, застонал особо жалостливо.
— Уходи, девочка, — повторил отец. — Тетрадь свою взяла? Ну, и ступай себе с миром, а мы тут сами разберёмся.
И тут Кира проявила свой бойцовский характер. Может, с этой минуты она и пошла по пути всё большего и большего осмеления. Со всей остротой встал перед ней вопрос: быть или не быть? И она решила: быть! То есть — бить (её).
Порвут ей платье, не порвут — какая, право, мелочь перед битьём и унижением ребёнка.
— Чёрт с вами! — закричала она вдруг (никогда так со взрослыми не разговаривала), решительно подошла к лавке, встала на колени, легла передом на лавку, задрала платье и… спустила трусики. — Бейте так! — Подёргала попкой. — Бейте же, ну!
Глаза отца стали круглыми — это ей потом сам Стяпа рассказал. Так смело даже его сын себя не вёл, не то что чужая девочка. Вид нежной, девственной попки совсем растерял его. Размахнулся и стегнул. Хочешь — получай! Или почуял в девочке волю — иначе не заставишь её встать и оправиться.
Кира чуть слышно ахнула и закусила губу. Растерянный Стяпа изогнулся и с ужасом посмотрел на вспухающую красную полоску. Кончились шутки, чёрт нас побери, это она правильно сказала.
Стяпа-старший замер в оцепенении. Как же так, как же у него поднялась рука? Опыта в порке нет, не порешил ли он крошку?
Чуть оклемавшись, "крошка" повернула голову и сказала:
— Похлещите меня ещё, только его не трогайте. Я перенесу. Я найду за собой вину, мне польза будет, только сына в покое оставьте, ручаюсь я за него.
Отец швырнул на пол ремень, пробормотал что-то невнятное и выскочил из комнаты.
— Не будет он больше меня бить, — сказал Стяпа угрюмо. — Ты его доконала. Не больно тебе? Тяжёлая у него рука.
— Один раз — ничего. Терпимо. Вот если много раз, да по одному месту… Ты-то как?
— Нормально. Слушай, тебе не больно трусы натянуть? Он больше не придёт, чего же тебе так стоять?
Кира поднялась, оправилась и тут только до неё дошло, как же ей больно. Шок, оторопение, высокие мысли о солидарности и справедливости — всё прошло, обнажив обычную физическую боль. Всю дорогу домой она тихонько подвывала, потом начала закусывать губы, осторожно тереть попу. Ещё трусы такие тесные, давят и усугубляют. Или это то место распухает?
— Ну как, дочка, успела до порки? — спросила её мать.
— К самой порке успела, — честно ответила дочь, отчего-то морщась.
Вот с тем детским ощущением она и сравнивала потом рубку ягодиц. Похоже, голая, но твёрдая ладонь не менее болегенна, чем целый ремень.
А теперь её "режут" уже взрослую, с гораздо более выпуклыми и нежными, чем в детстве, ягодицами, через тонкие обтягивающие брюки, не боясь порвать, как Стяпин отец.
В первый раз Кира взбрыкнула ногами совершенно непроизвольно, просто вскинулось у неё всё на острый приступ боли. Попа начала теплеть, разливаться стало по ней перцовое тепло, краснеет наверное. Но это ещё не конец.
— Хорошо получается, потанцуй ещё под нашу музыку, — ехидно сказал кто-то из парней. И чужие пальцы стали ощущаться то там, то сям.
Да, именно её дрыганье ногами провоцирует её недруга на всё новые и новые забавы. Так, может, её бы шлёпнули и отпустили, но нет — тычут, рубят, шлёпают и шиплют.
Палец ткнулся в область заднего прохода, хоть два тут слоя материи, да один другого тоньше, нежная кожица ануса вскрикнула, тело отреагировало взбрыкиванием. Удар ребром ладони по распопинке, потом перепонка между большим и указательным пальцами въехала ей в промежность, а ладонь сжала, стиснула ягодицу, вторая "срубила" верхушку выжимаемого.
Благодатная вещь для пытки её пышная задница, вздымающаяся над партой, грех такую не потерзать. Груди-то выменем свешиваются под парту со стороны того, чьи руки заняты удержанием, да и не будет она от петтинга так забавно двигаться, закричит ещё и вырвется. А тут гора мяса, обтянутая тонкой материей, и чётко обозначенная распопина доступна. Выдумывай новые способы воздействия, ищи слабые места, только не переборщи, а то вскинется всем телом. А там, может, ей самой приятно.
Отсутствие опоры просто бесило. Невозможно прицельно двинуть ногой, всё время куда-то тебя ведёт, не пойми куда, елозишь брюхом по порте, кувыркаешься в двумерной невесомости, пропускаешь через себя закон сохранения импульса и принцип ружейной отдачи. И только прижатые ладони не дают вертеться на брюхе кардинально, а то и подпрыгивать на нём при особо удачных актах возбуждения. То есть, в смысле, — особо наглых, конечно.
Либо моя реакция, думала импульсами жертва, на "старые" тычки угасает, либо, наоборот, научилась задница эффективно их гасить, парировать, нейтрализовывать, что он новые и новые подходы и… да-да, не ошиблась, подлазы и подтыки придумывает. Изобретателен, чёрт пальцатый, не первая я точно у него.