Но Финч только сказала:
— Мне пора возвращаться. Нужно делать домашнее задание.
Она закатила глаза, демонстрируя, как ей не нравится школа. Но Анна знала, что за прошлый семестр Финч даже получила грамоту.
Анна проводила ее на крыльцо. Температура быстро падала, было по меньшей мере на десять градусов холоднее, чем когда она пришла домой. В полной тишине раздавалось только пение сверчков и козодоев. Анна крепко обняла Финч, возможно даже чересчур крепко, представляя, как это — иметь собственную дочь. Затем Финч вприпрыжку побежала по дорожке и исчезла в темноте. Через секунду послышался рев старого пикапа Гектора.
Дрожа от холода, Анна вернулась в дом. Хотя наружная часть дома показывала его возраст, внутренняя практически не изменилась с тех пор, как Анна была ребенком. Старый магнитофон фирмы «Моторола» стоял там же, где и всегда, несмотря на то что стереосистема сделала его ненужным. Мебель состояла из большого тяжелого шкафа, принадлежавшего бабушке Анны, обветшалых плюшевых стульев и парчового дивана, накрытого накидкой из грубой шерсти, которую Бетти связала, чтобы прикрыть места, которые сигаретами прожег ее муж.
Анне казалось, что только вчера ее забрали домой из колледжа на похороны отца. Шестнадцать лет — разве это было так давно? Две недели, которые Анна хотела провести дома перед возвращением в Калифорнийский университет, затянулись на месяцы, а потом на годы.
Сначала она оставалась для того, чтобы помочь матери прийти в себя. Поразительно, но после почти тридцати лет угроз и побоев Бетти не хватало ее мужа; она ошеломленно слонялась, словно лодка, которую не сняли с якоря. Это было больше, чем просто горе, и Анна почувствовала, что должна остаться, просто чтобы убедиться, что мать не подожжет дом и не нанесет себе телесных повреждений.
С тех пор Анна жила здесь. Сейчас ей стало интересно, не были ли ее мотивы остаться основаны на ее собственных страхах. Однажды Анна проснулась с мыслью о том, что все ее друзья сделали карьеру или состояли в браке и растили детей; или и то, и другое. В ней зародилась какая-то тревога. Куда она пойдет? Что она будет делать? Женщина, которой перевалило за тридцать, без высшего образования, вряд ли удостоится большего, чем минимальная заработная плата. Анне казалось, что Бог услышал ее молитвы, когда Моника вскоре после несчастного случая, приведшего к параличу ее нижних конечностей, слезно умоляла ее работать в поместье «ЛореиЛинда», которое она выбрала постоянным местом жительства. Моника утверждала, что отчаянно нуждается в Анне, предлагала нанять сиделку для их матери, и тогда это казалось ответом на обе ее молитвы — страховые выплаты после смерти их отца иссякли, тогда как состояние Бетти ухудшалось, и Анна не могла удержаться без посторонней помощи даже на работе с неполной занятостью. Когда Анна увидела, что она завязла еще глубже, отступать было уже слишком поздно.
Из-под дивана выскользнул кот и начал тереться о ее ноги, громко мурлыкая. Анна наклонилась и взяла его на руки.
— Только я и ты, дружище. — Она погладила его шелковую черную голову. — Что будешь есть?
Бутса[6], названного так из-за трех белых кончиков его лап, Лаура одолжила в прошлом году в агентстве пропавших животных чтобы уничтожить мышей в кладовке. С тех пор он все время жил с Анной, ее половинка из семейства кошачьих. Когда она опустила Бутса на пол, он пошел за ней в кухню, жалобно мяукая, как будто не часы, а дни прошли с тех пор, когда его кормили в последний раз. Анна насыпала полную ложку кошачьего корма в его миску, а затем сама съела три большие ложки мороженого.
Она села в кресло-качалку посмотреть телевизор и вдруг обратила внимание на свое отражение в стеклянной двери шкафа, искаженное, как в кривом зеркале: огромная голова над маленьким шариком, которым казалось ее тело. Внезапно Анна испытала ненависть к самой себе, и у нее перед глазами возник образ Анны Винченси десять лет спустя, сидящей в том же кресле, ковыряющейся в такой же массе шариков мороженого. С каждым днем она становится все более беспомощной в борьбе с волей Моники. Гленн и другие будут смотреть на нее с жалостью, которая в конце концов перерастет в отвращение.
Прямо как сейчас, когда ее собственное отвращение перерастало в ужас. Если бы Анна знала, что так будет после смерти отца, она сбежала бы на край света сразу после его похорон.
До этого Анна только один раз испытала такое же прозрение. Ребенком она молча сносила побои отца, пока однажды что-то в ней не оборвалось. Анна посмотрела на отца, когда он возвышался над ней с поднятой рукой и налитыми кровью глазами, — ей было не больше десяти или одиннадцати — и обожгла его таким наполненным ненавистью взглядом, что отец мгновенно опустил руку. Каким-то образом она почувствовала, что как бомбе нужен детонатор для того, чтобы взорваться, так и ее отцу необходимо было увидеть страх перед его силой, чтобы снять напряжение. В тот момент Анна перестала бояться. И он больше никогда не поднял на нее руку.