– Ты на самом деле священник?
– Конечно… – изумился я.
– Тогда мне плевать, врешь ты или нет. Можешь облегчить душу после того, как мы выиграем дело.
– Все не так просто…
– Все просто как дважды два, отче. Ты единственный наш свидетель, который может давать показания о моральном облике Шэя. Тебе поверят просто потому, что у тебя на шее накрахмаленный воротничок. Мне плевать, что вы с Шэем поссорились. Мне плевать, если ты по ночам наряжаешься женщиной и торгуешь собой. Мне плевать, если ты всю жизнь всем врал. До начала суда я не буду задавать лишних вопросов, уговор? Мне нужно одно: чтобы ты нацепил этот воротничок, поднялся на трибуну и выдал Шэя за святого. Если ты откажешься, все полетит коту под хвост. Теперь все просто?
Если Мэгги была права и только мои показания могут помочь Шэю, как я мог сказать ей то, что испортило бы всю линию защиты? Грех опущения допустим лишь тогда, когда этой утайкой ты помогаешь другому человеку. Дать Шэю новую жизнь я не мог, но я мог позволить ему умереть так, как он хотел.
Возможно, этого будет достаточно, чтобы простить меня.
– Это нормально, что ты волнуешься перед судом. – Мэгги неверно истолковала мое молчание.
Давая показания, я должен был популярно объяснить, каким образом, отдав сердце Клэр Нилон, Шэй воплотит свои религиозные принципы. Позвать священника было гениальным решением: кто же не поверит клирику в вопросах религии?
– Насчет перекрестного допроса не переживай, – продолжала Мэгги. – Скажешь судье, что, хотя католики за спасением обращаются лишь к Иисусу Христу, Шэй верит, что ему, дабы спастись, нужно обязательно стать донором. Это чистая правда, и я обещаю, что хляби небесные в этот момент не разверзнутся.
Я резко вскинул голову.
– Я не могу сказать судье, что Шэй обретет Иисуса. Мне кажется, что он и есть Иисус.
Она непонимающе моргнула.
– Что тебе кажется?
Слова полились из меня непрекращающимся потоком. Так я всегда представлял себе бред юродивых – истины сыплют из твоего рта, прежде чем ты успеваешь понять, как они там очутились.
– Все сходится. Возраст, профессия. Смертный приговор. Чудеса. И донорство – он ведь снова отдает себя на откуп, за наши грехи, в буквальном смысле! Он отдает самое ничтожное, тело, чтобы вознестись духом.
– Это гораздо хуже, чем струсить, – пробормотала Мэгги. – Ты рехнулся.
– Мэгги, он цитировал Евангелие, написанное через двести лет после смерти Христа. Большинство людей вообще не знают о таком. А он цитировал его дословно.
– Мне доводилось слышать его речи. И, честно признаться, это был полный бред. Знаешь, чем он занимался вчера, пока я готовила его к суду? Играл в крестики-нолики. Сам с собой.
– Нужно уметь читать между строк.
– Ага. Конечно. А если промотать записи Бритни Спирс задом наперед, услышишь: «Трахни меня, я уже большая девочка». Господи Боже – уж извини за каламбур, – ты же католический священник! Что стряслось с Отцом, Сыном и Святым Духом? Что-то я не помню, чтобы Шэй входил в Троицу.
– А как насчет всех тех людей, разбивших лагерь у тюрьмы? Они, по-твоему, тоже рехнулись?
– Они хотят, чтобы Шэй вылечил их детей от аутизма или прекратил болезнь Альцгеймера у их мужей. Они пришли туда ради себя, – сказала Мэгги. – Единственные люди, которые верят, что Шэй Борн – Мессия, настолько отчаялись, что готовы искать спасение под крышечками пепси.
– Или в пересадке сердца? – перебил ее я. – Ты разработала целую юридическую теорию на основании личных религиозных убеждений. Как же ты можешь категорично заявлять, что я ошибаюсь?
– Потому что тут вопрос не в том, кто прав, а кто ошибается. Тут встает вопрос жизни и смерти, а именно – жизни и смерти Шэя. Я скажу все, что угодно, лишь бы выиграть это дело. Такая у меня работа. И твоя, в идеале, тоже. Не говори мне об откровениях. Не говори о том, кем Шэй может быть или кем он станет в будущем. Главное – кто он сейчас. А сейчас он убийца, которого казнят, если я не вмешаюсь. Мне неважно, кто он – бродяга, королева Елизавета или Иисус Христос, мне важно выиграть дело, чтобы он умер на своих условиях. Следовательно, тебе, черт побери, придется встать у трибуны и дать показания, поклявшись на Библии, которая, как я поняла, уже не очень для тебя важна, ведь ты нашел Иисуса на ярусе I. И если ты все испортишь и начнешь молоть чепуху, я лично позабочусь о том, чтобы твоя жизнь превратилась в ад. – Лицо Мэгги налилось кровью, дыхания не хватало. – Говоришь, древнее Евангелие… Слово в слово?
Я кивнул.
– Как ты об этом узнал?
– От твоего отца.
Мэгги удивленно вскинула брови.
– Ну, уж священника и раввина я давать показания не пущу. Иначе судья решит, что попал в анекдот.
Я внимательно на нее посмотрел.
– Есть идея, – сказал я.
Мэгги
Мы сидели в конференц-зале для переговоров с адвокатами. Шэй взобравшись на стул, сразу принялся беседовать с мухами.
– Налево, – скомандовал он, вытягивая шею к вентиляционной решетке. – Ну давай. Ты можешь.
Я на миг оторвалась от своих записей.
– Это ваши домашние любимцы?
– Нет, – ответил Шэй, слезая со стула. Волосы у него слежались, но только слева, отчего он в лучшем случае походил на рассеянного дурачка, а в худшем – на сумасшедшего. Как бы уговорить его расчесаться перед завтрашним судом?
Мухи летали кругами.
– У меня дома живет кролик, – сказала я.
– На прошлой неделе, пока меня не вернули на ярус, у меня тоже были домашние животные, – сказал Шэй и покачал головой, – Нет, не на прошлой неделе. Вчера. Не помню.
– Это неважно…
– Как его зовут?
– Кого?
– Кролика.
– Оливер, – ответила я и протянула ему содержимое своего кармана. – Возьмите. Это подарок.
Он улыбнулся мне, и взгляд его вдруг заострился, сфокусировался.
– Надеюсь, это ключ.
– Не совсем. – В руке у меня была запеканка из нуги. – Вас ведь здесь не балуют.
Он сиял фольгу, лизнул и аккуратно спрятал в нагрудный карман.
– А масло в ней есть?
– Не знаю.
– А спирт?
– Сомневаюсь, – улыбнулась я.
– Жалко.
Я наблюдала, как он нерешительно кусает ирис.
– Завтра у нас ответственный день, – напомнила я.
Обнаружив кризис веры у Майкла, я связалась со свидетелем, которого он порекомендовал. Это был ученый по имени Йен Флетчер, которого я смутно помнила по телепередаче. В ней он ездил по стране и развенчивал божественные претензии людей, которые якобы узнавали в копоти на подгоревшем гренке очертания Девы Марии и тому подобное. Сначала мне показалось, что приглашать его ни в коем случае нельзя. С другой стороны, он защитил кандидатскую диссертацию в теологической семинарии Принстона, да и бывший атеист на трибуне никогда не помешает. Если уж Флетчер поверил в Бога – будь то Иисус, Аллах, Яхве, Шэй или никто из вышеперечисленных, – поверит любой.
Доев запеканку, Шэй вернул мне пустой стаканчик.
– И фольгу, пожалуйста.
Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы через пару дней Шэй смастерил из алюминия нож и нанес себе или кому-то другому увечья. Он покорно вынул фольгу из кармана.
– Вы ведь помните, что у нас запланировано на завтра?
– А вы?
– Ну что же. Что касается суда… – начала я. – От вас требуется одно: терпеливо сидеть и слушать. Многое из того, что вы услышите, может показаться вам вздором.
Он поднял глаза.
– Вы волнуетесь?
Конечно, я волновалась. И не только потому, что это было громкое дело о смертной казни, возможно, обнажившее лазейку в Конституции. Я живу в стране, восемьдесят пять процентов населения которой считают себя христианами. Больше половины регулярно посещают храмы. Для рядового американца религия – это не личный вопрос, это знак принадлежности к определенному сообществу. И мое дело должно было перевернуть все с ног на голову.
– Шэй, – сказала я, – вы же понимаете, что мы можем потерять.
Шэй нетерпеливо кивнул.