– Что происходит? – спросил он. – Утечка воды?
– Можно и так сказать, – откликнулся Крэш. – А можно и иначе: нас всех страшно замучила жажда.
– Присоединяйся, – добавил Поджи. – Мы платим.
Все сочли эту шутку чрезвычайно остроумной, но, с другой стороны, каждый уже успел выхлебать по полгаллона этой непонятной жидкости. Я опустил палец в темную струю, все еще мощно бьющую в раковину. Возможно, дело в примесях железа или марганца, но вода действительно пахла чем-то сладким и липла к коже. Я наклонился и осторожно пригубил.
Мы с Адамом были, так сказать, тайными сомелье и нередко ездили в Калифорнию в туры по виноградникам. На прошлый день рождения Адам подарил мне каберне-совиньон урожая две тысячи первого года. Мы собирались выпить его в новогоднюю ночь. Через несколько недель я застал их вдвоем, переплетенных, как лианы, и увидел эту бутылку – сбитая неловким движением с тумбочки, она запачкала ковер, как кровь. Словно кровь уже пролилась, хотя ей только предстояло пролиться.
Когда сидишь в тюрьме так долго, как сижу здесь я, учишься получать кайф из самых неожиданных источников. Мне доводилось пить самогон на фруктовом соке, хлебе и конфетах; я нанюхивался дезодорантов в аэрозоле; случалось курить и банановую кожуру, обернутую в страницу Библии. Но это было другое. Это было самое настоящее вино.
Я рассмеялся, но вскоре из глаз моих потекли слезы. Я плакал об утраченном, о том, что подобно песку утекало сквозь пальцы. Скучать можно лишь по тем вещам, обладание которыми ты еще помнишь, а земные блага давно уже перестали быть частью моей повседневности. Я набрал полную кружку вина и осушил ее одним глотком. Я наполнял и наполнял ее, пил и пил, пока не смог забыть, что все хорошее в жизни рано или поздно кончается, – а уж эту-то науку я мог преподавать в университете, учитывая мое прошлое.
Но к тому моменту надзиратели уже сообразили, что водопроводчики допустили какую-то нелепую ошибку. Двое вне себя от гнева тут же примчались на наш ярус и остановились перед моей камерой.
– Ты! – скомандовал Уитакер. – В наручники!
Я послушно подверг себя привычной формальности и протянул запястья в окошко, чтобы их заковали в стальные браслеты. Таким образом Смит мог держать меня под контролем, пока Уитакер обыскивал камеру. Обернувшись через плечо, я наблюдал, как Уитакер сунул мизинец под струю и поднес его к кончику языка.
– Что это такое, Люсиус? – спросил он.
– Поначалу я думал, что это каберне, – ответил я. – Но теперь склоняюсь к мысли, что это всего лишь дешевое мерло.
– Воду подают из городского резервуара, – сказал Смит. – Заключенные не имеют возможности ничего в нее добавлять.
– Может, это чудо? – пропел Крэш. – Ты же на чудесах собаку съел, офицер Боголюб?
Дверь задвинулась, и руки освободились от оков. Уитакер замер на помосте перед камерами.
– Кто это сделал? – спросил он, но никто его не слушал. – Кто за это ответствен?
– Какая разница? – ответил Крэш.
– Советую добровольно признаться. В противном случае отключат воду на целую неделю, – пригрозил Уитакер.
Крэш только расхохотался.
– АОЗГС[5] нужен пример для подражания, Уит.
Когда надзиратели убрались, мы расхохотались. То, что раньше не вызвало бы и тени улыбки, сейчас казалось нам гомерически смешным. Я даже был не против слушать Крэша. Через некоторое время вино иссякло, но к тому моменту Поджи уже отключился, Техас и Джоуи дуэтом распевали ирландскую балладу «Мальчик Дэнни», а я стремительно лишался чувств. Последнее, что я помню, это что Шэй спрашивает у Кэллоуэя, как тот назовет птицу, а Кэллоуэй отвечает: «Бэтман-малиновка».[6] Потом Кэллоуэй предложил Шэю сразиться, кто больше вылакает, но Шэй отказался. Он, оказывается, вообще не пил.
После того как вода на ярусе I превратилась в вино, сантехники, ученые и тюремные администраторы два дня рекою текли в наши камеры. Очевидно, это произошло только на нашем блоке, да и то власть имущие поверили нам лишь потому, что во время переезда офицеры конфисковали все флаконы из-под шампуня, коробки из-под молока и даже пластиковые пакеты, которые мы находчиво использовали для хранения остатков вина, и анализы, взятые с труб, совпали с этим веществом. Хотя результаты нам официально не огласили, ходили слухи, что искомая жидкость была явно не проточной водой. Нас на целую неделю лишили права заниматься физкультурой и принимать душ, как будто в случившемся были виноваты мы сами. Прошло сорок три часа, прежде чем ко мне пустили Альму – тюремную медсестру, пахнувшую лимонной свежестью и чистым постельным бельем. Косы у нее на голове были закручены в такую прихотливую конструкцию, что, как мне казалось, спать она могла. только после вмешательства дипломированного архитектора. Обычно она навещала меня дважды в день – приносила целый поднос таблеток, яркой окраской и внушительными размерами напоминавших стрекоз. Помимо этого она наносила мазь на пораженные грибком стопы арестантов, проверяла зубы, сгнившие от метамфетамина, и производила все прочие процедуры, не требовавшие пребывания в лазарете. Признаюсь, я пару раз симулировал болезнь, лишь бы Альма померила мне температуру или кровяное давление. Она зачастую оказывалась единственным человеком, который прикасался ко мне за несколько недель.
– Ну, – начала она, когда офицер Смит завел ее ко мне в камера, – я слышала, у вас тут было знатное веселье. Не хочешь объяснить, что случилось?
– Если б я сам знал, – ответил я и покосился на ее спутника. – Хотя, пожалуй, все равно не рассказал бы.
– Я знаю только одного человека, умевшего обращать воду в вино, – сказала она. – И мой пастор подтвердит, что случилось это не здесь и не в этот понедельник.
– Пускай твой пастор предложит Иисусу в следующий раз попробовать сорт «сира».
Альма, рассмеявшись, вложила мне в рот термометр. За спиной у нее по-прежнему маячил Смит. Глаза у него были красные, и, вместо того чтобы следить за мной (вдруг мне вздумается взять Альму в заложницы?), он задумчиво пялился на стену.
Термометр пискнул.
– Лихорадка еще не прошла.
– Да я сам знаю, – ответил я. Я почувствовал под языком вкус крови. Кровь была любезно предоставлена нарывами – неотъемлемой частью моей кошмарной болезни.
– Ты пьешь лекарства?
Я пожал плечами.
– Ты же каждый день смотришь, как я кладу их в рот.
Альме было прекрасно известно, что способов покончить с собой существует ровно столько, сколько самих заключенных.
– Не вздумай от меня смыться, Юпитер, – сказала она, втирая какую-то вязкую массу в красное пятно у меня на лбу. Благодаря ему я и заработал это прозвище. – Кто же тогда будет пересказывать мне пропущенные серии «Военного госпиталя»?
– Сомнительный довод.
– Я слышала и похуже. – Альма обратилась к офицеру Смиту: – Я закончила.
Она ушла, и створки двери автоматически съехались, щелкнув, как металлические зубы.
– Шэй, – выкрикнул я, – ты не спишь?
– Уже нет.
– Лучше бы тебе прикрыть уши.
Но прежде чем Шэй успел спросить зачем, Кэллоуэй исторг. привычную лавину ругательств – так случалось всякий раз когда Альма пыталась к нему приблизиться.
– Пошла на х… отсюда, ниггерша! – вопил он. – Богом клянусь, я тебе жопу порву, если хоть пальцем меня тронешь…
Смит прижал его к стене.
– Господи, Рис, неужели обязательно закатывать истерику каждый день? Из-за какого-то сраного пластыря!
– Обязательно, если его накладывает эта черная сука.
Семь лет назад Кэллоуэй был осужден за поджог синагоги. Тогда он получил серьезные травмы головы, а большие участки кожи на руках требовали пересадки, однако миссию свою он считал выполненной: испуганный раввин таки бежал из города. За этот год ему сделали уже три операции по пересадке кожи.
6
Отсылка к популярному комиксу «Бэтмэн и Робин»