– Нет… Значит, вы ничего не имеете против? Вы увидите, новенький очень милый, немного застенчивый, но очень серьезный, его перевели из другого отделения.
– Бабушка обожала его. То есть цикорий фирмы Леру. А мне кажется, гадость. Вкус никакой. Это просто невозможно пить – похоже одновременно на кофе, на отвар и на раствор торфяного удобрения… Поперек горла встает. Доктор Леру…
Я повторяю его имя на разные лады, оно звучит в приемной кардиологического отделения – я пытаюсь понять, какие чувства оно мне внушает, почувствовать, какие от него идут волны…
– Леру… Леру… Наследник империи растворимого цикория?
Генриетта посмеивается и делает мне какие-то знаки глазами – я их не понимаю.
– Это вы Анна-Шарлотта Паскаль или Шарлотта Валандре?
От неожиданности я оборачиваюсь. Мужчина представляется:
– Здравствуйте, я доктор Леру, рад познакомиться.
Вам сегодня повезло. Вас примут раньше.
Он улыбается мне и протягивает руку.
– Здравствуйте, доктор. Извините, я вас не видела.
– Пойдемте со мной.
– Конечно. Меня только в больнице называют Анна-Шарлотта. Зовите меня Шарлоттой, так короче.
Я оборачиваюсь к Генриетте, та выразительно подмигивает.
Доктор Леру – высокий, довольно молодой мужчина, ему не больше сорока, у него детское лицо с парой озабоченных морщинок и карие глаза – очень блестящие, как будто начищенные, проницательные, хитроватые. Красивые руки, сильные длинные пальцы. Обручальное кольцо! Где же обручальное кольцо. Скорее! Я ерзаю, пытаясь разглядеть его левую руку, которая болтается с другой стороны. Нет кольца! Он прав, доктор Леру, может, и правда, мне сегодня повезло.
– «Красный поцелуй», правильно?
– Классно поцелую? Извините, я не расслышала…
– «Красный поцелуй», ваш первый фильм с Лэмбертом Уилсоном, замечательное кино, я смотрел его еще в школе, я помню, тогда был в вас влюблен.
На лице возникает тень улыбки, и, пытаясь скрыть ее, он чуть опускает голову.
– А теперь?
Доктор Леру опять улыбается. А ведь он даже не очень красивый…
– А теперь займемся вашим сердцем.
– Прекрасно… займитесь моим сердцем, – шепчу я.
Потом он усаживает меня в маленьком квадратном кабинете, пустом, совершенно сером. Такая обыденная оправа для наших зарождающихся отношений.
– Сделаем контрольную эхографию после биопсии. Но прежде я хотел бы кое-что выяснить, у вас в истории болезни не все записано, и я вас не знаю. Позвольте мне задать вам несколько вопросов. Вы ВИЧ-инфицированы с какого возраста?..
– Давно. Вы не хотите поговорить о чем-нибудь другом?
– В другой раз и в другом месте – с удовольствием, но не теперь. Как давно вы проходите тритерапию?
– Я стала принимать таблетки ВАРТ с девяносто пятого года, кажется, – у меня плохая память на даты…
– То есть как только появился ВАРТ…
– Да, и я умоляла доктора Розенбаума сделать меня подопытной свинкой, я была готова проглотить что угодно, как все ВИЧ-инфицированные в то время…
Я не люблю воскрешать эти воспоминания, но ласковый и внимательный вид доктора Леру заставляет меня выложить все о том забытом времени…
Моя вирусная нагрузка проявилась в первый раз через десять лет после заражения. Десять лет ВИЧ-инфицированности без всякого лечения и ни одного случая развития какой-нибудь подвернувшейся инфекции. Как будто вирус сидел тихонько и ждал, чтобы проснуться, появления первого действенного лекарства. Симпатичный ВИЧ. СПИД уносил тысячи жизней, люди сгорали за несколько месяцев, я видела, как они до крайности истощались, слепли или покрывались темными чешуйками, смертельными корками, а мне удавалось ускользнуть от этих кошмаров. Я переходила из службы инфекционных болезней, где весь персонал разгуливал в масках, чтобы защитить себя от прокаженных, к съемочным площадкам, к парикмахерским и косметическим салонам с полной беспечностью, с настоящей легкостью. Это была просто смена декораций. Иногда я спрашивала себя, правда ли все это. Я даже воображала, что лаборатория ошиблась. Невозможно было, чтобы я умерла от СПИДа. Вот приказ, который я посылала своему телу. СПИД – не может быть. Я твердо верю во влияние духа на тело… И это помогало до чудодейственного изобретения ВАРТ. Это было потрясающе, я видела, как больные возвращали себе человеческий облик за несколько недель, оживали, как мимозы, почерневшие от мороза и как будто высохшие, мертвые – а потом, через несколько дней расцветающие невероятной желтизной…
Я говорю, глядя в окно на цветник с яркими цветами, который мокнет под дождем. Я в последний раз вызываю эти воспоминания. Это мой долг памяти. Потом я замолкаю, смотрю на доктора – он тоже молчит, пристально глядя мне в глаза. Я даю тишине заполнить все между нами. Я воображаю, как я на глазах у доктора Леру вся расцветаю желтыми бутонами. Он явно взволнован, потом берет себя в руки: