Я украшаю мой диван этими концептуальными подушками и открываю бутылку классного бордо, которую купила у хозяина моего любимого винного погреба прямо напротив дома. Я скрупулезно следую его инструкции: «Главное, откройте вино, по крайней мере, за час». Я переспрашиваю: «А что же делать в ресторанах?» – «Пить воду и потом приходить ко мне за вином, хорошему вину – как и всему в жизни – надо дать время». Кажется, я ему немного нравлюсь. Я попросила его «лучшее вино за десять евро, – пожалуйста, господин знаток!». Он дал мне бутылку за 14,99 и взял с меня только десять. Мой продавец газет тоже ужасно милый. Он на зарплате, работа скучная, так что каждый раз он заводит со мной беседу. Как-то он просто сразил меня: «Что-то вас не видно на экране, но жизнь-то все равно в порядке?» Я не ответила, мне было очень грустно тем утром, не знаю отчего. Потом он добавил, как будто спохватившись: «Берите что хотите, будете читать газеты и возвращать вечером, а журналы – дня через три».
Стивен любит хорошее вино. Я не пью спиртного, не люблю, но я просто зависима от кока-колы и в последнее время от Vitaminwater – витаминной воды, из-за названия и ее ярких цветов. Я домохозяйка моложе пятидесяти, подверженная влиянию броского маркетинга.
Этим вечером – диск с сериалом «Побег», и я никогда не признавалась Стивену, что, если бы его главный герой сошел с экрана, я бы не знала, кого из них выбрать, раздираемая на части нежной любовью и жгучим желанием.
Звонок Марианны раздается как раз в тот момент, когда я начинаю копаться в себе, задумываюсь о трансплантате, о моем доноре. Прошло уже два года. Мое тело постепенно привыкло к пересадке, я снова научилась жить, двигаться, вновь обрела энергию. Моя худоба до трансплантации осталась в далеком прошлом, и теперь она уже кажется почти нереальной. В то время как тело начало принимать чужеродный орган, мой разум стал задаваться вопросами. Чем больше мне напоминают о ВИЧ-инфекции, которая для меня отошла в далекое прошлое, тем больше я размышляю об этом новом сердце, об этом недавнем потрясении в моей жизни. Я никогда не заводила разговора об этом со Стивеном, даже когда бывала у него на врачебном приеме.
Тем не менее вопросы эти формулируются все яснее.
– Со мной связалась ассоциация «Подари жизнь», чтобы я рекламировала донорство органов. Почему доноров так мало?
Мой вопрос прозвучал неожиданно, когда Стивен тянулся за диском. Я сразу же подлила ему вина в бокал, чтобы он простил меня за то, что я так резко переключилась на серьезную тему.
Стивен садится на место, бросает на меня слегка удивленный взгляд в полной тишине. Он подбирает слова. Эта тема ему близка, иногда он ассистирует на пересадках, а медицина – это серьезно, это вся его жизнь.
– У нехватки трансплантатов есть много причин.
Во-первых, конечно, необходимо согласие родственников умершего, которые часто не могут решиться на забор органа, разве что если у донора есть при себе действующее разрешение или, еще лучше, если он ясно выразил им свою волю. Нужно, чтобы орган был абсолютно здоровым, совместимым, стандартного размера, чтобы находился не слишком далеко от человека, которому он необходим, – ведь ишемия, или время, которое трансплантат может прожить без доступа крови, длится три-четыре часа, за которые нужно изъять орган и пересадить его, не говоря о транспортировке. Это очень мало. Ну и наконец, необходим случай смерти мозга.
Стивен кажется смущенным, он хочет сменить тему. Но меня это интересует, лучше один раз как следует обсудить это.
– Смерть мозга?
– Ты больше не хочешь смотреть «Побег»?
– Потом…
– Да, мозг может умереть раньше, чем сердце, максимум на десять минут. Жизнь можно поддерживать также искусственными методами – по крайней мере, на время изъятия органа. Смерть мозга чаще всего связана с травмами черепа и, естественно, с очень тяжелыми увечьями. А процент мозговых смертей очень мал, около трех десятых процента от всех смертей во Франции, кажется. В результате получается не так много трансплантатов, и каждый год сотни людей умирают из-за невозможности пересадки…
– Я знаю, да. И из-за этого производят что-то вроде отбора.
– Да…
Я вспоминаю, как проходила тесты, – это как для усыновления. Мой отец был настроен пессимистично, он говорил, что никто никогда не согласится на пересадку органа ВИЧ-инфицированной женщине, что редкие органы, естественно, должны достаться людям, которые теоретически проживут дольше. Однако я прошла тесты. Нужно было доказать свою волю к жизни. Я была измотана, но собрала все свои силы… «Да, я пересилю себя, я гораздо сильнее, чем кажусь с виду, я – мать, я – трудоголик. Нет, я не подавлена и вовсе не склонна к суициду. Мой желудок полон воды, я вешу тридцать пять кило, но я в полной форме, я готова хоть к троеборью. Да, я хочу жить долго. Серьезно ли, ответственно ли отношусь я к принятию лекарств? Если бы это было не так, меня бы уже здесь не было. Азотимидин не принимают как бог на душу положит…» Мои слова оказались убедительными. Мой тихий, но активный папа от беспокойства не находил себе места. Общими усилиями мы смогли включить меня в официальный лист пациентов, ожидающих трансплантации. Я была признана пригодной для получения нового сердца, способной заботиться о нем и не упустить свой второй шанс. Я продолжаю наш разговор, несмотря на очевидную уклончивость Стивена, и перехожу к другому вопросу, еще более щекотливому: