У стойки слева от входа никого не было — дежурный работник изволил отсутствовать. Я понятия не имел, кто дежурит в эту ночь — Лариса или Михаил. Справа, из служебного помещения, доносились глухие голоса. Но ноги несли меня прямо.
Я призраком блуждал по большому залу — мимо выложенных на возвышении старинных надгробных плит, мимо картин, икон, исторических похоронных аксессуаров, настенных мемориалов. Бренность человеческого бытия — в виде оскаленных черепов, старинных домовин, аллегорическая «Пляска Смерти», задумчивая «Смерть, играющая в шахматы», — охваченная игрой света и тени…
Из полумрака проступали траурные женские одеяния XIX века — казалось, в этом платье кто-то есть, и сейчас эта барышня сойдет с постамента… Реалистичная инсталляция с участием манекенов — сидящая статная женщина в белом платье, а рядом гробик с телом младенца. Так называемый белый траур — элемент Викторианского культа смерти, — когда траурной атрибутике уделяли повышенное внимание…
Из мерклого освещения вырастал траурный экипаж в натуральную величину: лошадь, укрытая черной попоной, невозмутимый кучер, колесный катафалк, под бархатным балдахином. Экипаж перевозил недавно отреставрированный гроб, в котором был похоронен знаменитый бердский купец Владимир Горохов. Гроб примечателен тем, что из него можно выкачать воздух, чтобы тело не разлагалось. Купец — мукомольный промышленник, меценат, основатель индустриального города — скончался в Москве, а тело везли по Транссибу в Новониколаевск. Могилу мецената обнаружили десять лет назад, после обмеления Обского моря. Останки купца перезахоронили. Цинковый саркофаг переехал в Бердский краеведческий музей, а когда в Новосибирске открылся Музей погребальной культуры — снова сменил место прописки…
В музее было хорошо. Тут только поначалу не по себе. Потом понимаешь, что все это неспроста. Лекарство для успокоения души. Здесь лечится страх перед смертью, которая все равно придет…
Я плохо помнил, как оборвались мои неприкаянные блуждания, и я вернулся к выходу. Сотрудница музея Лариса — симпатичное образованное создание с чувством такта и юмора — уже вернулась на предписанное служебными инструкциями место. Она сидела за стойкой и в свете небольшой настольной лампы перелистывала документацию. Девушка хотела спать, зевала, прикрывая рот ладошкой, словно кто-то мог ее видеть.
Я вырастал из мрака Музея смерти, обрисовывался в освещенном пространстве. Она почуяла присутствие постороннего, вздрогнула, подняла голову. Ей-богу, мне стало ее жалко: никогда я не видел такого пещерного ужаса на миловидной мордашке. Она побелела, окаменела, посмотрела с диким страхом. Хотела что-то сказать, но в горле встала блокада — только нижняя губа беззащитно подергивалась. «Все ясно, — отметил я, — Головин не звонил. Списал на видение, которые посещают и психически здоровых людей».
— Здравствуйте, Лариса, — тихо поздоровался я. — Все в порядке? Сергей Борисович на месте?
Она сморщилась, в глазах заблестели слезы. «Если выживу этой ночью, пора менять место работы», — отчетливо читалось в ее лице. Слова пробились через блокаду в горле, она издала что-то нечленораздельное.
Я понятливо кивнул — трудности перевода. Варвара лично лицезрела мой труп, да и медики в подобных случаях почти не ошибаются.
— Повторите, пожалуйста, — терпеливо вздохнул я. — Сергей Борисович сегодня на месте? — и сопроводил вопрос некультурным тыканьем указательного пальца.
Лариса глубоко вздохнула и утвердительно кивнула — да, куда угодно, только сгинь.
— Спасибо, — вкрадчиво поблагодарил я и повернулся, чтобы войти в служебное помещение.
— Никита Андреевич, но вы же… — хрипло выдавила Лариса и сделала такую мину, что можно было не продолжать.
— О нет, это в прошлом, уже все в порядке, — пробормотал я. — Много дел, пришлось перенести дату своей смерти.
Дверь открылась бесшумно, и явление воскресшего мертвеца отметили не сразу. Здесь находились моя Варвара и Сергей Борисович, больше никого. Седовласый основатель музея, крематория и похоронного холдинга (а также обладатель ряда титулов и должностей) — всегда представительный, импозантный — сегодня выглядел неважно, был непривычно растерян, расстроен, даже подавлен. Лицо осунулось, обозначились круги под глазами.
Он сидел за столом, опустив голову, в замшевой куртке, наброшенной на плечи, обнимал чашку, из которой свисал хвостик чайного пакетика.
Варвара сидела рядом, боком ко мне. Ссутулилась, в лице ни кровинки, нервно теребила колечко на среднем пальце. Красивая женщина, но не сегодня. Совсем недавно она плакала. Больше, видимо, не могла — слез не осталось. Между ними на столе лежали мои вещи — сотовый телефон, часы, денежная мелочь, документы, сигареты с зажигалкой. Видимо, побывала-таки в морге до моего «воскрешения», забрала все это хозяйство. Одежду брать не стала, да и не надо. Не хочу я ничего носить с мертвеца…