Миль испытующе посмотрела на увитые ползучей растительностью стены. Но сами стены, погружённые в многовековой покой, мирно спали под зелёной шкурой, и сны их не имели отношения к суете жизни… или отсутствию этой суеты. Значит, ни призраки и никакая другая ирреальность ни при чём.
Оборвав несколько плетей, Миль шагнула через густо заросший порог, и оказалась в просторном помещении, бывшем когда-то прихожей. Слои пыли здесь давно смешались с нанесённым песком и стали почвой, но света, проникавшего сквозь заплетённые оконные проёмы, не хватало, поэтому тут поселились тенелюбивые растения и мхи, и чём дальше в малоосвещённые коридоры и комнаты проходила Миль, тем меньше видела растительности.
Собственно, кроме запустения и признаков дикой жизни, смотреть особо было не на что. Высокие потолки скрывал полумрак, всюду дремала тишина, стены пятнала не то сырость, не то полуосыпавшаяся штукатурка, когда-то расписанная фресками… Но масштаб и размах построек впечатлял и сейчас. Ни время, ни эрозия не справились с величием замыслов архитекторов и строителей, создавших этот огромный комплекс; всё ещё угадывались изящные изгибы убегавших наверх лестниц, высокие своды всё так же выгибались арками и бережно хранили ажурную резьбу и остатки лепнины, стены намекали на ниши, альковы, статуи и барельефы… Поковыряв сандалией, Миль удалось добраться до каменного пола и убедиться в наличии мозаики.
— Надеюсь, на второй этаж не полезешь? — прозвучал за спиной недовольный голос, и Миль всё-таки вздрогнула, развернувшись так быстро, что тяжёлая коса мотнулась следом и перехлестнула её поперёк туловища…
«Ты чего подкрадываешься?!»
— Да кто подкрадывался?! Тут сложно громко ступать, знаешь ли! — Бен, подходя, демонстративно топнул по толстому слою слежавшихся веков у обоих под ногами — и впрямь, звук получился весьма скромный. — А вот за каким фигом тебя понесло бродить здесь в одиночестве?! Давно никуда не влипала?
Но она просто шагнула к нему и прижалась, обхватив за талию:
«Не ругайся… Ты прав, прав… Но в самом замке нет зла. Иначе я бы не вступила под его сень».
И весь запал у него угас. Он обнял её в ответ — а что было делать. Однако выговор в воспитательных целях продолжал — авось в другой раз убоится хотя бы занудства и не полезет, куда не следует:
— Я с уважением отношусь к твоим способностям, радость моя, но, видишь ли, на каждую хитрую гайку у судьбы имеется свой болт с крутой резьбой. А для тебя у неё, виду особого интереса, припасён целый набор всяких отмычек и прочих приятных неожиданностей. Вспомни свою недавнюю эпопею. Да, да! — не уступил он её немой жалобе. — Допускаю, что этот замок и в самом деле прочен так, как выглядит. Но соваться в него даже без оружия… — Миль кивала на каждый пункт обвинений, а потом просто потянулась навстречу и подставила губы. Что было делать…
Поцелуи бывают разные… Как почерк. Даже ручку даме каждый мужчина целует чуть-чуть не так, как другие. Есть поцелуй-приличие — как будто осенний лист задел запястье и полетел дальше, уносимый ветром…. Есть — как будто на ладонь лёг прохладными лепестками цветок… Бывает поцелуй-бабочка — милостиво осенил кожу и уже нет его… Бывает поцелуй сладкий и липкий, от которого потом никак не оттереться. Бывает — как ожог — поражает вмиг и долго не проходит, никак не остывает на коже и кажется, что след его виден всякому, как шрам… Бывает поцелуй неотвратимый, как инъекция, и его так же приходится терпеть. Есть поцелуй-печать. Поцелуй-символ. Поцелуй-Судьба. Поцелуй-очищение. Поцелуй-обещание… Поцелуй-прощение, поцелуй-утешение, поцелуй-прощание, поцелуй-проклятие… Не говоря уже о поцелуе-метке.
От пьянящего поцелуя — кругом голова, абстиненция и зачастую — тяжёлые последствия. От ледяного поцелуя случается оторопь и длительное неудобство, которое не снимается вместе с одеждой и не смывается вечерним умыванием. Некоторым «поцелуям» свойственен стойкий эффект — проходит год за годом, а тебя всё ещё передёргивает от отвращения, и нет средства избавиться от гадливости к себе… и невольные проклятия летят и летят на «поцеловавшего», даже когда того и в живых уже нет, заслуженно портя ему загробное бытиё и карму.
От лёгких поцелуев, пробегающих по телу от ушка и до… докуда позволят, разбегается тепло и озноб одновременно…
От поцелуев-укусов остаются не только отметины на коже, но возможны и завихрения в течении судьбы…
Детские поцелуи, невесомые и чистые, как солнечные блики, не несущие никакого другого послания, кроме «люби меня всегда»…
Поцелуй-обман обязательно аукнется искажением будущего — обоим…
Поцелуи… самое простое дело.
О, осторожнее, господа, с поцелуями…
80. Ужин с сюрпризом
Чужих касаний, пусть и случайных, Миль не любила, хотя и давно научилась сносить. Прикосновения же Бена были чем-то особенным, причащением ли, посвящением, сопричастностью… Ничьи другие прикосновения, даже ласковые, не приводили к такому эффекту, как его — хотя бы он и просто поглаживал её ладошку, щёку или перебирал волосы. Потому что, дотрагиваясь, он всякий раз как бы подтверждал: это — я, ты — моя, я — твой… А уж если он касался её губами…
…Когда Бен касался её губ, в них возникало сначало щёкотное покалывание, потом — сладостное онемение, распространявшееся тем дальше, чем дольше длилось касание — по щекам, по шее, по груди, по животу… и вглубь — закрывались сами собой глаза, всякие мысли прекращались совершенно и насовсем, а в голове начиналось позвякивание и кружение; ещё вроде бы помнилось, как слабели руки и подгибались ноги, частило и замирало сердце, сбивалось дыхание, а потом — наступало забвение… Полный наркоз достигался примерно секунд через тридцать. Так что Миль даже не могла потом сказать, как именно вела себя в такие мгновенья.
Поэтому Бен прерывался раньше, давал отдышаться жене, дожидался, когда она утвердится на ногах, и возвращал к суровой действительности.
Ибо она, действительность, чаще оказывалась именно суровой.
На сей раз «сторож» не побеспокоил хозяина — просто обозначил своё присутствие, как вредный младший братишка, подсматривавший за братом… но поцелуй таким соседством был безнадёжно испорчен, и Бен завершил его. Постоял, держа жену в объятиях, прислушался. Вроде ничего этакого не слыхать, но ехидный зверь Мурашка пробежался по позвоночнику мелкими холодными лапками, дохнул в затылок, и волосы у Бена на загривке встали дыбом…
«Говоришь, замок безопасен? Ой, что-то не верится…»
«Я сказала, что сам он не таит зла. Он просто спит. А что?»
«Да вот не нравится мне здесь…»
«А не нравится — пошли отсюда. Я уже, в общем-то, насмотрелась…»
И они пошли.
Но под открытым небом выяснилось, что погода намерена испортиться. Небо затягивалось пеленой, воздух стал тяжёл, влажен, одежда сразу прилипла к телу. Пока пробирались к палатке, поднялся ветер. Надежда на то, что вдруг этот ветер разгонит непогодь, не оправдалась — напротив, он принялся мотать деревья, обламывая ветки, поднялись тучи пыли и всякого невесть откуда взявшегося мусора, лес зашумел…
«Однако, придётся нам довериться этим стенам, — вынес решение Бен. — Сворачиваем лагерь, пока всё не унесло».
Ветер, будто задавшись целью отнять палатку, мешал им изо всех сил, но ещё не был достаточно силён, и под крышей прихожей они оказались раньше, чем во дворе упали первые тяжёлые капли. Редкие и крупные, капли принялись пятнать всё, на что попадали, разбивались кляксами, под их ударами то тут, то там вздрагивали ветки и листья… Но вот откуда-то со стороны, шурша, примчалась и заняла весь двор стена дождя… Где-то глухо громыхнуло раз, другой… В небе сверкнуло, и оно тут же с оглушительным треском разорвалось до самого горизонта, и от удара земля под ногами испуганно взрогнула. Дождь припустил, превращаясь в шумный ливень.
«Да, похоже, это надолго… — Бен без удовольствия оглядел приютившее их пространство. — И, если мы тут застряли, я хочу найти что-то более скромное по размерам. Ты успела больше осмотреть — ничего не посоветуешь?»