И Миль мучилась молча. Потом ощутила, что её поднимают… переносят… погружают… Она аж задохнулась — в ледяную воду!!! И сразу — в горячую!!! Затем — опять в ледяную… И в горячую…
Потом её массировали, мяли, переворачивали, снова купали в контрастных ваннах… Сколько это продолжалось, осталось неясным — где-то посередине она выбыла из событий.
87. Что в имени тебе моём…
…Зрение возвращалось. Тело, лёгкое и какое-то пустое, хотя ещё и отчуждённо-слабое, на этот раз повело себя вполне прилично (разве что лежало безвольным пластом), и веки послушно приподнялись. Толку от этого, правда, случилось чуть: расфокусированному взгляду мир представал набором шевелящихся цветных пятен. Чёрное, чёрно-зелёное, жёлтое, серо-серебряное… Смотреть на них радости не доставляло, да ещё в голове всё это плыло и кружилось под тоненький комариный писк. Господи, слабость какая…
Сознание попыталось опять свернуться в точку, но на запястье легли чьи-то горячие пальцы, и в зияющую пустоту и слабость Миль принялась вливаться живящая струйка силы и тепла… Тело обрадованно встрепенулось и само жадно потянуло на себя эту струйку… Или Миль так показалось… просто хотелось думать, что — само. Потому что так доить открывшегося тебе человека — неприемлемо. Как ограбить хозяина дома, приютившего и накормившего тебя… Тело было голодно, но Миль, хотя и с трудом, прервала это безобразие.
— Не стоит. Тебе нужно много сил, а от нас не особо убудет.
Голос был знакомый. Чужой. Но знакомый. Очень низкий, тихий, с придыханием в конце фраз, он звучал почти на пределе восприятия. Аж звери мурашки всей популяцией высыпали на кожу… где и принялись топтаться колючими лапками. И ментофлёр… знаком. Запах свежевыпавшего снега…
— Как любопытно. Ты и в сознании ведёшь себя так же, как без сознания.
И Миль вспомнила — это он неоднократно вторгался в её забытьё, это его внимательное, пристальное менто постоянно маячило на границе её сознания, и это его Миль всякий раз выпихивала за пределы своего существа, с ним без слов спорила, бессознательно блокируясь — и он отступал, но оставался рядом, не надоедая, но и не уходя, то и дело протягивая ментосенсоры и осторожно проверяя, не приоткрылась ли она, нет ли лазейки… Настойчиво вытаскивая её из небытия, а на просьбы — отвязаться, отпустить — отвечал:
«Не сбегай. Не отлынивай. Прикажи себе поправляться. Твоё тело сбито с толку».
«Устала, сил нет…»
«Не настолько, чтоб умирать от царапин», — насмешливо возражал он.
«Ну, тогда тело само справится».
«Но ты не даёшь ему заботиться о себе. Почему?»
«Я не даю? — удивлялась она. И соглашалась: — Похоже, что так…»
«И почему?» — допытывался он.
Миль спросила себя о том же, и обнаружила, что вокруг и внутри — пустота, в которую и утекают остатки её сил… и нет никакого желания остановить эту утечку. Незачем. Нет Бена, нет основы, держащей её здесь…
Она так и ответила.
«А если ты ошибаешься? Его, конечно, экранируют, но только потому, что вдвоём вы вдвое опаснее, а ты и одна дел наворотила…»
«Я видела…»
«Ну что ты видела? Как его парой стрел задело? Крови было много, да. И упал он, потому что наши стрелы всегда чем-то обработаны. Не всегда, правда, ядом. Парализатор — хорошее оружие, но мы их не производим, сама понимаешь. Приходится по возможности экономить. Эй… Ты меня слушаешь?»
А Миль замерла, опасаясь розыгрыша, разочарования.
«Это… правда?» — не смея надеяться и не в силах и отказаться от надежды.
«Не веришь? — оскорбился он. — Горному Князю не веришь? Ну так проверь…»
И она почувствовала его рядом. Ощутила не только тепло и запах его тела — терпкий запах молодого, здорового мужчины, чистый, чуть пряный и довольно приятный… но и ментофлёр — запах морозного ветра и первого снега… То есть он открылся ей полностью, чтобы она увидела — он не врёт… Значит, Бен и правда жив…
Тяжесть с души смыло такой волной облегчения, что сердце на радостях зачастило, навёрстывая упущенное… Но для ослабленного организма перенести это оказалось непросто. Нежные прикосновения к своим губам Миль, проваливаясь, еле заметила…
«Эй, куда?!» — разочарованный голос таял, удаляясь…
…Ага… Главное — Бен жив! Вот почему она всё-таки выкарабкалась. Вот почему тело так жадно набросилось на предложенное угощение. А… это что такое?!
Ласковые, лёгкие касания ветерком скользили по векам… щеке… коснулись губ и перебрались на шею, спустились на грудь… Не обращая никакого внимания на отрицательное мотание головой, не отвечая на возмущение… И ведь ни оттолкнуть, ни ментально ударить…
Да сколько можно! Оглох он, что ли?!
«Ты что делаешь?!»
Он, наконец, соизволил ответить:
— Продолжаю с того места, на котором мы прервались в прошлый раз…
" «Мы»?! Вроде бы для такого заявления нужно согласие двух сторон!»
— А ты что — против?
«А что — непохоже?!»
— Тебе не было приятно?
«Приятно?! Бли-ин… Ну каждый раз одно и тоже…» — её искренее негодование не оставило ему никаких сомнений.
— Каждый раз? — теперь он, кажется, слегка смутился.
«А ты думал… На этой несчастной Планете слишком много мужчин, и либо уж мне так везёт, либо в большинстве своём они неважно воспитаны. Ладно, будем считать, ты тоже исполнил свой ритуал и теперь оставишь меня в покое. Или в вашем племени плюют на права замужних женщин и женатых мужчин?»
— Ну… зато ты взбодрилась, — отшутился он вместо извинений. — И уже не стараешься впасть в бред или кому.
«Нет? А мне кажется, я всё-таки брежу…»
— И что же тебе мерещится?
«Исчерна-зелёные волосы… и брови, и ресницы… жёлтые глаза, а зрачки — вертикальные… И кожа — металлическая».
— Нет, она просто такого цвета. Что делать, — он усмехнулся, — я таким родился.
«Ух ты…» — значит, зрение приходило в норму.
— Кстати, ничего, что мы на «ты»?
«Да ладно уже… — и уколола: — …после такого-то тесного знакомства… А что с моим мужем?»
Если хозяин и почувствовал тень вины, то виду не подал, а точнее определить что-либо по его почти зеркальной физиономии оказалось затруднительно… Так что он только шевельнул зелёной бровью:
— Да что ему сделается. Спит. И раны его отлично заживают. Как и твои.
Мельком взглянув на свои лежавшие поверх освещённого солнцем одеяла испятнанные ссадинами и лекарством руки, она тревожно спросила:
«Спит? Днём?»
— Уж извините, фэймен, нам пришлось его… э… угомонить. А то, пытаясь добраться до тебя, он чуть не разнёс стены своей… комнаты.
…Очнувшись в маленькой комнатёнке без окон, с лежанкой под висевшим на каменной стене тусклым светильничком и — за загородкой — некоторыми санитарными удобствами, Бен нашёл себя почти здоровым и заметно проголодавшимся. Нога и шея были хорошо обработаны и, несмотря на неприятные ощущения, уже подживали. А вот других, вполне ожидаемых после воздействия яда, не яда — вещества с наконечников стрел — неприятных последствий не наблюдалось. Не то, что после дозы парализата. Ай да дикари…
Ну, он-то жив и практически здоров. А вот что с Миль? Где она? Там, у ручья, медленно теряя сознание, он успел увидеть, как, разъярённая его ранением, она поливала берег из разрядника, слышал крики пострадавших… Вряд ли это сошло ей с рук…
Сколько ни вслушивался, он не мог уловить её менто. Но зато нашёл, что ментофон здесь на редкость слабый, почти отсутствует. Хотя народу в округе болталось много, как свидетельствовали излучения живых тел. Ну, это-то как раз неудивительно — в племени, где каждый так или иначе ментоактивен, блокировка, очевидно, чуть ли не первое, чему приходится учить ребёнка наравне с умением ходить, говорить и соблюдать чистоту штанишек.