Света никогда еще не была так многословна, но то, о чем она говорила, мне нравилось. Во всяком случае, человек думает о серьезных Еещах, не живет одним днем.
— А то, что мы у вас жить остались... У нас невозможно. Вы сами знаете, наверное, слышали. Отец буянит, на маму часто с кулаками набрасывается. А она денег накопила, всю жизнь по копеечке, экономила, сами видите, какое нам с Геной приданое... А как ей жилось, не спрашивайте: воды не надо, чтоб умыться, слез своих хватало для этого... Но теперь у нее защитник появился, Гена, он отцу так и сказал: «Еще раз хоть пальцем жену тронете, я из вас душу вытряхну!» И вытряхнет! Он сильный... Так как будем считать? Мы договорились обо всем, мама?
Я невольно оглянулась на дверь, надеясь увидеть там Пряжкову. Мамой была я... Никак не привыкну...
Не знаю, что и думать о моей невестке: неужели кто-то разгрузит меня от непосильных домашних дел? Я все на Таню надеялась.
— Хватит вам с сетками да сумками по магазинам мотаться,— продолжала Света. — Думаете, я не знаю, как врачам приходится? И в поликлинике, и по вызовам на дом... По пути забежит в магазин, из сумки бутылка кефира торчит...
Соня тоже приглядывается к Свете: «Тут надо поосторожней, не забывай, что новая метла всегда поначалу чисто метет, но мы с тобой, кажется, не очень-то понимаем эту девочку. А она, знаешь, ничего вроде бы».
Сегодня Света искренно горевала, что оставила меня один ма один с уборкой послепраздничпого стола. Они с матерью повели домой пьяного, упирающегося Пряжкова. Он кричал:
— Что вы прилипли ко мне? Не пьян я, говорю, что поддавший маленько! Пьяный — это когда двое ведут, а третий ноги ему переставляет. А я сам!
— Он обязательно скандал устроит,— шепнула мне Света. — Маме достанется, так уж я сегодня с ней...
Не знаю, станет ли Света мне родной, привыкну ли я к ее «мама», но сын мой счастлив, это видно, они каждый день на моих глазах. Гену не раздражает даже то, что в выходные дни жена поминутно зовет его, беспокоит, просит то подать, то отнести, только и слышишь:
— Генуля!
Он тотчас же все бросает и не идет, а плывет на зов.
Я как-то сказала ему, не скрывая досады, когда он после очередного вызова вернулся к столу, сел за книгу:
— Ты бы сел у двери, а то каждый раз бегать. Сейчас опять позовут.
Думала, сын обидится, но он улыбнулся, кивнул и потащил стул к двери. Только уселся с книгой, как раздалось:
— Генуля!
Глава седьмая
Зазвонил телефон. Гена взял трубку.
— Тебя, мама!
— Таня? — осторожно спросила я.
— Нет. Голос незнакомый, женщина какая-то. От Тани звонка не жди. Я бы тоже обиделся на ее месте.
— Вот как? — Я взяла протянутую сыном трубку.
Звонила Вахрушева из больницы. Несколько минут
она потратила на всяческие извинения,— долго не могла пробраться в ординаторскую незамеченной, а автомат сломался. Наконец-то дозвонилась, поздравляет меня с днем рождения, в понедельник выписывается.
Вот это для меня ценный подарок!*
— Спасибо,— сказала я обрадованно.
— Мне-то за что? Это вам спасибо, Ангелина Николаевна, всю жизнь буду в долгу перед вами...
На свой страх и риск я уговорила Павла поместить эту женщину в палату тяжелобольных. Она мнительна бесконечно, «умирала» каждый день. И меня замучила, и врачей «скорой помощи», и — вызов за вызовом. А началось это с того, что она испугалась слова «дистрофия» сердца. И как ей ни пытались объяснить, убедить, что такое состояние вызвано лишь функциональным расстройством нервной системы, что сердце у нее без особых изменений и никакой опасности для жизни нет,— все эти разъяснения ни к чему не привели.
— Как же это у меня ничего нет? — упорствовала женщина. — Сам врач, что рентген делал, сказал про дистрофию. А дети мои как? Без меня останутся... — Человек заживо хоронил себя.
Соседство по палате с тяжелобольными — одна женщина лежала с расстройством кровообращения, другая с приступами сердечной астмы — могло, безусловно, привести к трагическим последствиям, но я не только рисковала, я верила: Вахрушева насмотрится на страдания своих соседок, вынуждена будет помогать им, ухаживать, у нее появится чувство сострадания, и тогда собственные страхи покажутся ничтожными.
Вышло то, на что я уповала...
Гену я нашла на кухне, он домывал там пол:
— Не входи, пожалуйста, пусть просохнет.
— Хорошо, мне незачем туда входить, ты уже все сделал, спасибо, сынок. Но... ты считаешь, что я поступила с Филом неправильно?
— Конечно! — Гена взял меня под руку, и вместе мы пошли в гостиную, сели на тахту. — Ма, зачем ты выгнала Фила? Человек пришел к тебе с цветами... Дело прошлое, пора бы уже... на полку истории.