— Не могу забыть его подлость. Неужели Таня обиделась до такой степени, что не поздравила меня с днем рождения? Позвонить-то можно было!
— Мама, представь, что мы со Светой жили бы не с вами, а на другой квартире. Меня бы ты позвала, а Свету... А она бы взяла да и пришла без приглашения, с цветами...
— Пока я жива, знай: Фил в этот дом не войдет!
Гена встал:
— Мама, а ведь ты жестокая...
Я жестокая? Не думала... Но такое же обвинение бросила мне однажды Таня. В чем же заключается моя жестокость?
После бабушкиных похорон Таня не была у нас ни разу. Мы с ней как-то встретились возле гастронома, она несла две полные сетки пустых водочных бутылок. Мне почудилось, что стекло лязгало на весь квартал.
— Что тут особенного? — вместо приветствия сказала дочь. — Никто бутылки не выбрасывает, это — деньги.
— Я же ничего не говорю!
— Зато думаешь! Не знаю тебя, да?
— Успокойся, пожалуйста, на нас люди оглядываются.
— Я и не собираюсь беспокоиться! — запальчиво сказала Таня. Она все время оглядывалась, словно боялась, что нас увидят вместе.
— Мне бы с Андрюшей повидаться,— перевела я разговор. — Как он? Соскучилась. Может, пригласишь к себе? Или без разрешения нельзя?
— Ну вот еще! В доме я хозяйка и что хочу, то делаю. Приезжай в воскресенье...
Я еле дождалась воскресенья. Андрюша мальчик ласковый, добрый, он всегда бросается ко мне с радостным криком: «Бабитька моя пришла, бабитька родненькая!» Что за чудо эти внуки,— кажется, своих детей так не любила,— обовьют шею теплые ручонки, губешки коснутся твоего лица, и ты дотла растворяешься в нежности, в счастье..
Я взяла гостинцы для Андрюши — апельсины, яблоки, его любимые «сосательные» конфеты — леденцы и конечно же «громкую» игрушку. Неподвижные, немые игрушки моему внуку не нравятся, он быстро к ним охладевает, а то, что щелкает, скрипит, стреляет, вызывает у него восторг,— он подносит кулачки к лицу, зажмуривается и визжит радостно, самозабвенно. На этот раз я купила ему автомат «Огонек», при стрельбе в нем вспыхивает красная лампочка. Представляла, как обрадуется мой дорогой мужичок! Я уже извелась от тоски — так давно его не видела!
Таня приняла меня пе то чтобы холодно, но уж очень спокойно, пожалуй, равнодушно, как соседку, с которой когда-то жила в коммунальной квартире.
Комната, куда меня ввела дочь, напоминала кладовку для мебели, предназначенной на выброс. Центральное место занимала кровать с никелированной спинкой и шишками на углах. Посреди стоял стол под облезшей клеенкой, вдоль стены — шеренга деревянных ящиков, скрепленных железными лентами, в углу — шкаф с выбитой фанерной дверцей. Был еще табурет. Таня что-то смахнула с него рукой, мотом, быстро глянув на меня, накрыла его куском материи:
— Садись, мама.
Табурет запел подо мной как гармошка, которую небрежно подняли за одну крышку так, что мехи растянулись до предела.
— Мы специально ничего не покупаем,— вызывающе сказала Таня. — У нас есть деньги, не думай, на сберкнижке. Филу скоро квартиру дадут. Он работает... большой завод... Хорошо зарабатывает... Не вру.
Я кивнула, была рада, что вижу дочь, что скоро сюда вбежит Андрюша, кинется ко мне, обнимет: «Бабитька моя пришла, бабитька родненькая!» — и завизжит от восторга, рассматривая «Огонек».
— Но где же Андрюша? — спросила я удивленно. — Спрятался?
— Они с Филом за город уехали. На воздух.
— Но ведь ты знала, что я приеду!
— Он тебя боится, Фил...
Я выложила игрушку и гостинцы на стол, хотела уйти тотчас же, все во мне содрогалось от обиды.
— Подожди, мама! — Таня схватила меня за руку.— Ты много недопонимаешь! Сядь, пожалуйста, нам давно бы следовало поговорить, постараться понять друг друга.
Подавив вздох, я присела на скрипучий табурет.
— Мне тяжело видеть, как ты живешь, Танечка!
— Трудно. Не скрою. Но по-другому пока что не получается. Ты думаешь, что у всех так, как у вас с папой: «Птичка, скушай рыбку», «Рыбка, скушай птичку!» Сю-сю-сю! А Фил, ты не представляешь, в каких условиях жил! Он подзаборник! Матери у него нет, спилась, где-то шляется, а кто был отец, она сама не знала. Жила весело, пьяно, когда принимала своих ухаживателей, сына прогоняла из комнаты, он в скверах ночевал, в подвалах, под лестницей, на чердаках. Там его и подобрали друзья-приятели, обогрели, напоили. Не чаем, разумеется. Шабашничали, что-то покупали, перепродавали, возможно, и краденое, этого я не знаю. А вокруг тебя, мамочка, ангелочки порхают, райские песенки поют. Фил без меня пропадет!