Все зло, все беды в нашей семье пошли от этого ничтожества. Настоящее имя его Филипп, а Таня называет его Филом. Редко виделась я с ним, но впечатлений от этих встреч...
Первый раз я встретилась с ним, когда моя дочь училась еще в восьмом классе. Возвращаясь из командировки, я случайно оказалась неподалеку от совхоза, где вместе с другими школьниками работала и моя Таня. Мимо не проедешь.
Ребят я нашла на огромном, залитом солнцем поле,— они, как пестрые мотыльки, порхали над золотисто-белыми капустными бугорками, срезали, собирали кочаны и относили к дороге, где женщина в широкополой шляпе взвешивала капусту и отправляла куда-то на грузовике.
Среди работающих детей Тани моей не оказалось. Ко мне подошла ее школьная подруга, Света Пряжкова, с кокетливо приколотым капустным листом на голове:
— Вон там, у речки, Ангелина Николаевна, полюбуйтесь, некоторые «работают» под музыку!
«Некоторые» действительно «работали» под магнитофон. Девочка в купальнике, закинув голову так, что лица ее не было видно, вертясь и виляя бедрами, танцевала перед загорелым парнем в белых трусах. На его груди болтался крест — вначале я приняла его за ножичек от мясорубки.
В это время из-за кустов, будто по сигналу, выскочила моя дочь, на ходу стащила с себя платье, отшвырнула его, не глядя, и, подняв руки — они словно бескостные заколыхались над ее взлохмаченной головой,— приблизилась к танцующим, плечом оттолкнула девочку в купальнике и затряслась, заприседала, повизгивая, в каком-то дикарском танце.
— Таня!!!
Дочь будто споткнулась, глянула на меня застигнуто, бросилась к реке и бултых в воду. А мальчишка с крестом на шее подошел ко мне, усмехаясь:
— Что ж это вы, сударыня, так агрессивны? Недолго девчонку заикой сделать! Татка не обязана тут мозоли натирать — ведь это дело добровольное. — Он нагло сощурился, а я подумала, что переносица у него настолько широкая, что приложи к ней блюдце —и глаз не закроешь. — Надо наслаждаться жизнью, пока несчастная вселенная не рухнула на наши головы. Вот возьмут наши заморские «друзья» да как ахнут хитрую бомбочку! И что ты был...
Девочка в купальнике скучающе обронила:
— Фил, пошли отсюда.
Но мальчишка не торопился, закурил сигарету, выпустил дым девочке в голову и сплюнул, скверно ругнувшись. Слова возмущения застряли у меня в горле. А Таня уже стояла возле меня, опустив голову:
— Я не обязана, мама, мозоли натирать!
Я молча сняла с куста ее платье. Слышала ли она, как при мне выругался ее приятель? Стыдно, ой как мне было невыносимо стыдно!
— Одевайся! Не будешь работать как все — я возьму отпуск... За тебя буду тут, на поле.
— Извини, мамочка, я все поняла...
Я предпочла бы никогда больше не встречаться с тем Филом, но очень скоро он снова попался мне на глаза. Трое парней, приличных с виду, взявшись под руки, тараном шли на старика, сбили его с ног и пошли дальше, как ни в чем не бывало. Прохожие бросились к старику, а я погналась за хулиганами, схватила одного за плечо, развернула к себе лицом и принялась стыдить: нашел «достойное» занятие — издеваться над старостью!
— Пошла ты знаешь куда?— услышала я в ответ, и на мою голову полился такой поток отборной брани...
Растерянная, жалкая в своем бессилии, я окаменело стояла перед хулиганом,— такого унижения мне не довелось испытать...
Избавление подоспело в виде милицейского свистка, парень бросился догонять своих дружков, а кто-то бережно взял меня под руку, заговорил мягко:
— Успокойтесь, гражданочка, эти паразиты получат свое...
Уже дома, придя в себя, сообразила, что хулиган, оскорблявший меня, был не кто иной, как Фил.
В ту ночь я долго не могла уснуть, все думала: откуда берутся нравственные уроды? Чем живут такие люди и для чего живут, если у них нет ничего святого: ни совести, ни уважения к старшим? Сорняки на хлебном поле... Трудно представить их крошечными у материнской груди, невозможно представить.
Но где та неуловимая грань, черта, по одну сторону которой истинная красота жизни, благородство дел и поступков, а по другую все, что чуждо человеческой природе?
Но как же случилось, что мой ребенок, моя девочка полюбила негодяя? Когда я негодующе говорила о нем, у Тани вырвалось: «Мамочка, я люблю его!» Как моя дочь яростно рвалась из детства!
А что потом было?!
Таня и Света Пряжкова, две подружки, собирались после школы поступать в педагогический институт, вроде бы усердно готовились к экзаменам, но Света попала в институт, а моя Таня — в родильный дом. Гена пытался отомстить, как он выразился, за сестру, но сам пришел домой в синяках. Тогда-то он мне и сказал, что на Фила нет никакой надежды, он заявил, что человек должен быть свободным, цепи только на рабов вешали: «Твоей сестрице я ничего не обещал! Спроси у нее!»