В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй,
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.
Мне вспомнился наш институт, Павел в окружении студентов, его успехи, мои страдания, его равнодушие. Зачем я пришла сюда? Чем он может помочь мне? Очередным «разносом»? Рисуется, стихи читает, когда человеку жизнь невмоготу!
— Ритм, поняла? Ритм жизни,— говорил между тем Павел. — Это Архилох, древнегреческий поэт. Каков, а?
У меня снова хлынули слезы, не остановить.
— Ты слишком импульсивна, Геля, тратишь энергии больше, чем надо. Во всех случаях жизни полезно вспоминать спичку Станиславского. Помнишь, что он говорил по этому поводу? Без определенного усилия ее не зажжешь, переусердствуешь — сломаешь. Итак, надо тратить энергии ровно столько, сколько необходимо, а у тебя колоссальный перерасход! Врач из тебя выработается, уж ты поверь мне на слово, отличный: ты человек неравнодушный и доброты в тебе с избытком, а это в нашей профессии немаловажная деталь.
— Господи, как ты не понимаешь! Говоришь, говоришь, говоришь! А сам-то ты равнодушный, недобрый, дальше своего носа ничего не видишь! Человек любит тебя, жить без тебя не может, сил у него нет больше молчать, а ты... Посейдон с трезубцем!.. Угнездился на троне... Сердце рыбье, холодное...
Павел захохотал, вскочил с тахты, потянул меня за руку:
— Идем!
— Куда? — Я чего-то испугалась.
— Ты объяснилась мне в любви, сделала мне предложение, теперь нам остается поехать к твоей маме за благословением. Ну как?
— Ага... К маме обязательно... Она даст...
— Что? — Павел прикрыл верхнюю губу нижней, озорно подул на свои волосы.
— Благословение,— прошептала я, опустив голову.
...Мама посмс^рела на меня вопрошающе, в глазах ее стояли тысячи вопросов, но сна не задала ни одного, сказала только: «Тебе видней». И, обняв меня, заплакала. Потом она подошла к Павлу, приникла к его груди, маленькая, сухонькая. А он ласково, бережно гладил ее по седым волосам.
— К Егору бы Васильевичу сейчас,— просительно произнесла она,— всем бы вместе...
— Какой разговор? — весело отозвался Павел. — Собирайтесь, поедем к Егору Васильевичу!
А теперь мамы нет и никогда не будет. Не дожила она до моего юбилея, не дотянула...
Если б можно было еще раз увидеть ее, прикоснуться к ее рукам, услышать ласковое «ягодка моя»...
В нашем доме все еще живет мамой, на каждом шагу вещи, которыми она пользовалась.
Маму любили все, кто знал. А с каким уважением относился к ней Павел! Она никогда ни во что не вмешивалась, если ее не просили об этом; когда мы ссорились, уходила, а после не донимала расспросами, мудрый, всепонимающий человек... Училась она всего-то два года в церковноприходской школе, и воспитанием се никто не занимался. У родителей в голове было одно: как бы накормить детей... Приходилось самой себя «образовывать» — читать, прислушиваться к радиопередачам, интересоваться всем, что происходит в мире. А как тактична, как сдержанна она была!
Не смогла я уберечь дорогого человека, не справились мы с гонконгским гриппом...
Как мне было тяжело, какая беспросветная боль терзала меня у ее гроба. Кто-то пытался оторвать меня от мамы, а Сонин голос, прерываемый слезами, звучал где-то далеко-далеко: «Не трогайте ее, пусть простится! Да отойдите же, говорят!»
Как я благодарна подруге за эту подаренную мне минуту!..
А что было бы со мной, если б я не успела попросить у мамы прощения? Она уже не поднималась, я стояла на коленях у ее постели и умоляла простить за все: за грубые слова, сказанные в запальчивости, за вечную спешку, за Витю...
— Ты передо мной ни в чем не виновата... За Витю бог простит,— сказала она едва слышно, а потом все повторяла и повторяла, затихая: — Не плачь, не горюй, так должно быть... Не плачь, не горюй, так должно...
Не знаю, что делала бы я в те дни без Егора Васильевича, без Сони. Я думала, что без мамы не проживу “ЙИ однбгб дця? а вот живу... Веселюсь даже! Сегодня танцевала почти со всемй гостями-мужчинами: приглашали они меня, не откажешься ведь — празднйк-то мой!
Глава третья
Гости наши только что разошлись по домам, со столов еще не убрано. А еды-то сколько осталось! Наготовили, как сказала бы мама, «на Маланьину свадьбу». К студню так никто и не притронулся, колбаса целехонька, сыр подсох, зато блюдо, где была гора отварной картошки, присыпанной укропом, такое чистое, будто его вылизали. Но кто же это умудрился затолкать яблоко в фужер? Как его теперь достанешь?
Я запоздало пожалела, что отказалась от Сониной помощи, моя подруга вызывалась в два счета все вымыть, навести порядок. Но ведь Соня и без того еле держалась на ногах! С утра толклась у нас на кухне — пироги пекла, а потом еще вызвалась по-ресторанному стол накрыть. Ей это удалось: в ход были пущены веточки петрушки, укроп, вареная свекла, морковь. Она ухитрилась сделать из яйца поросеночка с черными глазками-перчинками, нос — из морковки, хвост — петрушка. Забавно! Гости ахали, любуясь столом,