А что, если бы Павел узнал, что кто-то считает меня подлой, что однажды мне бросили в лицо «предательница» и я, как тяжелобольной, покорно проглотила горькую пилюлю? Слово это живет во мне по сей день, как старая рана: в теплынь о ней забываешь, а в непогоду она мучительно ноет...
Виктор...
Это было лет десять тому назад, мы оказались лицом к лицу в переполненном автобусе. Водитель будто нарочно резко притормозил машину, чтобы стоявшие в салоне пассажиры сдвинулись, утряслись, как яблоки в мешке. Я хотела схватиться за поручень, но рука моя не дотянулась, и тогда кто-то удержал меня, помог устоять. Я подняла голову и увидела Виктора. Как бы он ни изменился, какие бы очки теперь ни носил, я сразу бы узнала его. Наши взгляды столкнулись и беспомощно заметались в поисках спасения, словно между нами, плотно прижатыми друг к другу — не отодвинуться, не отвернуться,— вдруг провалился пол автобуса.
Сколько же лет мы не виделись? Целую жизнь...
— Предательница,— услышала я слово, произнесенное одними губами.
Витя выбрался на третьей, кажется, остановке, пробирался как сквозь чащу леса, а я осталась, уничтоженная, в людских тисках. Плакать я могла только на Сонином плече. Тогда, в молодости, она назвала меня свиньей, теперь смотрела на жизнь другими глазами: «Брось проливать слезы! Хоть один мужик пострадал! За это тебе все бабы мира в ножки поклониться должны!»
— Геля, извини, пожалуйста,— прервал мои мысли голос Павла. — Я вынужден в твой праздник говорить о неприятном... Сегодня приходил к нам Фил?
В кухню заглянула Вика: '
— А, вот вы где! Мои дети приехали, ничего? Я запретила, а они, Геля, приехали тебя поздравить, что-то там купили. Пойди к ним. Я вам не рассказывала, Павел, почему меня Викторией назвали? — Она взяла моего мужа под руку. — Кто помог маме выбрать это имя? Ни за что не догадаетесь! Магеллан! Помните его путешествие? Флотилия состояла из пяти кораблей, так? Одному не хватило крепости, другому — запаса нервной прочности экипажа, и он повернул назад, третий и четвертый обветшали в пути. И только маленькая «Виктория» принесла человечеству победу — опоясала земной шар и вернулась в Испанию. Вот видите!
Мы с Павлом только и смогли, что переглянуться понимающе украдкой. Детей своих Вика назвала Орфеем и Эвридикой. Ее Орфей третий год сидит в пятом классе...
Уезжая от нас, Вика попросила у меня цветов: все равно через неделю они превратятся в мусор.
Я разрешила.
По-кошачьи мягко, вкрадчиво Вика двигалась вдоль стола, .выдергивая из букетов только красные гвоздики, набрала приличную охапку. Но Соня рассудила иначе — схватила кувшин с морсом, куда-то выплеснула его на кухне, вернулась с водой, подставила кувшин Вике:
— Ну-ка, поставь цветы сюда! Не ты их заслужила, не тебе ими любоваться!
Вика покраснела, прикусила губы, но цветы послушно опустила в кувшин. Мне стало жалко ее, но ничего исправить я не могла — Соня все равно не даст. Она такая, моя Соня.
«Под занавес» Вика попросила Павла отвезти ее домой, детей она отправила еще днем. Ему неудобно было отказаться, к тому же подарок для меня, что он заказывал, не привезли, он решил сам узнать, в чем дело.
— За подарком пусть едет, — негодовала Соня. — Но зачем провожать эту божью коровку? Зла не хватает! Вот прилипала! Сейчас я ей такой разгон устрою!
Я буквально за полу утащила Соню в детскую и там попыталась успокоить: ничего предосудительного нет в том, что муж проводит домой гостью.
— Знаю я эту породу баб,— ворчала Соня,— все подберут, что плохо лежит.
Нет, мой муж не из тех, кто «плохо лежит», Соня просто потеряла веру в мужскую порядочность, поэтому так рассуждает. Она родила ребенка в сорок два года, ее муж испугался: «Зачем он нам сейчас? Какая польза от него? Пока вырастим, дуба дадим». И предъявил ультиматум: «Или я, или ОНО!»
Но разве Соня могла отказаться от ребенка, если всю жизнь страдала из-за того, что у нее не было детей? Она уже не надеялась, и вдруг..» Надо быть матерью, чтобы понять это.
Муж бросил ее и вскорости женился на какой-то юной особе. Прожил с нею два года, заболел, попал в больницу, перенес сложную операцию на желудке, а когда вернулся домой, не застал там ни молодой жены, ни вещей. Явился с повинной к Соне. Она вышла на порог с сынишкой на руках: «Яшенька, скажи этому проходимцу, погромче скажи: „Пошел вон!”» И мальчик доверчиво, звонко прокричал: «Пасел вонь!»
Что ж, только она сама могла вынести такой приговор, ее право.
Мы с Соней не расстаемся с той самой поры, как во время эвакуации умерла в поезде ее мама. Вечером она пожаловалась на боли в сердце, легла пораньше спать и не встала. Соня, как и мы, спала с мамой на одной полке «валетом». В тот вечер она никай не могла удобно умоститься, ворчала: «Мама, ты разлеглась, раскрываешься, а мне холодно!»