Они убежали из комнаты ловить стрелявшего, а я осталась. Того, кто упал, я немного пододвинула к кровати, чтобы его не ударили дверью.
Выстрелов стало много, как камешков в коробочке, и я подумала, что совершается революция.
Всё стихло, и никто не вошёл в комнату. Тогда я прокралась на террасу и увидела во дворе моего брата, мёртвого, сжимающего пистолет со счастливым, улыбающимся лицом, только глаза зажмурены. Я и его дотащила до комнаты отца и положила рядом с первым убитым.
Отец открыл глаза, посмотрел на мёртвых у своей кровати и улыбнулся. Наверное, ему не хотелось умирать одному.
Я закричала и упала в забытьи. А к вечеру не стало и отца.
…Тёмный южный вечер, и неподвижность её лица, и мой страх, что я не пойму, пропущу что-то.
И её рука на столе, на которую опирается лёгкое тело. Неподвижность её тела воспринимается как усилие.
Она говорит, что было слишком много смертей и поэтому родился уродец — её сын с большой головой и кривым телом. Его отца тоже убили, потому что он сам много убивал.
— Сейчас родились другие люди, а тогда время убило многих. Твой дед был добрый человек и убийца одновременно, везде запах крови, — сказала старуха.
Её сын выстраивает своё тело согласно существующему в мире порядку: его голова предводительствует маленькому хилому войску тонких рук и ног, ссутулившемуся короткому телу, которое он старательно выпрямляет, и вытянутой шее.
Уродец презирает окружающий его мир, его слабый мозг ничего не помнит, оттого ему легко презирать и быть счастливым.
Он говорит о том, что надо подчиняться порядку: уродец искусственно прерывает историю чувств. Он продолжает серию убийств — он взялся убивать ненужные, как ему кажется, чувства.
— Существует порядок, не нами установленный. Мы должны только подчиняться и быть счастливыми, — говорит он невнятно. — Подчиняться и быть счастливыми.
На принадлежащем старухе куске земли неправильной формы уродец идёт по ярко-зеленой траве. Он падает, я тороплюсь ему помочь подняться, но, подбежав, вижу, как он, весь в крови, смеётся. Вместе со мной подходит старуха.
— Ему не больно, — говорит она. — Мёртвые всегда рождают уродцев.
И смотрит неожиданно ясно и строго.
Старуха говорит, что вчера в клубе пели революционные песни, её нарядили во всё красное — она представляла революцию. Она смеётся, ей вторит уродец:
— Дура, это было давно, ты забыла…
Старуха вдруг плачет, смех сползает куда-то в сторону, отчего её лицо огромно и расплывчато.
— Я не помню. Они пришли и убили время, — говорит старуха. — Их было много.
Сынок
Побили в драке её сына, и мать пошла в школу жаловаться. По дороге она повторяла фразу, которую собиралась сказать учительнице: «Вот, сынка побили, разве ж этому учите».
Сынок был бедовым, мать и сама порой била его, но тут пошла жаловаться.
«Мы тоже с правами, — думала она, — А если он без отца, то с матерью».
Ей хотелось встретить знакомых, чтобы высказать им свою обиду, но люди встречались все незнакомые и сердитые.
«Люди нынче, — с тоской размышляла она. — Злые, как японцы».
В школе она прежде всего разыскала техничку Валю, давнюю свою приятельницу.
— Вот, — громко сказала мать. — Я жаловаться иду. Рубашку порвал, штаны порвал.
Они помолчали. Техничка Валя, сама бездетная, жалела её.
— Каких только не рожаете, — сказала она. — Ума не купишь.
Потом она показала, как найти учительскую. Мать пошла к учительской, ей было неловко подниматься по лестнице среди шумной ребятни, она беспрестанно натыкалась на кого-нибудь, боялась зашибить, останавливалась и громко поучала:
— Чего носитесь? Лестница вон — камни одни.
На третьем этаже мать нашла учительскую, нахмурилась и робко постучала. Ей почему-то стыдно было ворваться, а так как она дома решила пошуметь и высказать свою обиду, то сердито подумала о сыне: «Лежит сейчас себе дома. Стыда нет».
Из учительской наконец вышла одна из преподавательниц сына — мать узнала её.
Вот, сынка-то побили, — быстро сказала мать, — разве ж этому учите.
Драка, знаю, — деловито кивнула учительница. — Петров, Евдокимов, Афанасьев.
Ну вот, — с облегчением вздохнула мать. — Разве ж этому учите? Вскоре её пригласили в учительскую, и преподаватели стали подходить к ней.
«Чего это они?» — подумала мать. А они начали ругать её сына. Он мешал им, сынок её — Евдокимов Павел. Он срывал уроки, ходил без сменной обуви, не хотел учиться. Учителя говорили ей: