— Поверь, дорогая, — Айк обнял Кей. — Я страдаю не меньше тебя, что не могу быть всегда с тобой. Но так надо. Такова жизнь Главнокомандующего. Я не принадлежу себе. Я принадлежу Штатам. Это не бравада, Кей. Это мои реалии. — В голосе слышалась тревога.
— Хорошо! Как скажете, господин генерал армии. Тема закрыта.
Айк скривился. — Еще по стойке «смирно» встань. Не ерничай. Мы знакомы более двух лет.
— У тебя неприятности, Айк?
— Почему ты это спрашиваешь?
— Чувствую по голосу, по настроению.
— Не знаю. Предчувствие плохое. Сегодня заходил генерал Стронг с докладом. Просмотрели все наши позиции. Готовим наступление. А предчувствие плохое.
— Айк, ты доверяешь Стронгу?
— Почему ты поставила так вопрос? — Эйзенхауэр насторожился, приподнялся с подушки.
— Почему…? Да потому, что он напыщенный гусь. Его машинистки так называют.
— Его не надо любить. Он требовательный и знающий дело, генерал. У тебя с ним произошёл конфликт?
— Нет, нормально. Просто спросила. — Кей на секунду отвернулась, сглотнула обидный комок, подкативший к горлу. В ирландской свободолюбивой душе кипела обида на Айка и гнев на упыря Стронга. Но она сумела подавить вырывавшиеся эмоции. Идет война. Надо держаться. — Что-то душно. Открой, пожалуйста, балкон.
— Хорошо. Ты в порядке?
— Да, милый, не беспокойся. Со мной все хорошо. Я прежняя Кей.
— Замечательно.
Щелкнули шпингалеты. Сырой декабрьский воздух ворвался в спальню.
— Рано туманы пошли, — подумал генерал. — До Рождества продержатся. Надо поговорить с Теддором, пусть готовит самолетный парк. Самое время…. Однако, зябко…
— Будем спасть! — генерал ныряет в постель.
— Спасть? Нет, милый генерал. Не спать! — игриво улыбается Кей, стянув с него одеяло. Свежий воздух взбодрил ее, отодвинул вглубь душевные переживания. — Я обещала сделать тебе массаж. Переворачивайся на живот.
Кей вскакивает на Айка, как лихая амазонка, сжимает бедрами.
— Сегодня ты в моей власти, а не во власти войны. Думаю, это гораздо приятнее, чем общаться с Монтгомери. Кто знает, удастся ли еще вот так свободно быть в роли неформальной жены генерала Эйзенхауэра?
Она грациозно выгибает спину и обжигает Айка налитыми прохладными сосками…
…..Раздавался тревожный длительный звонок. Кто-то незамедлительно требовал Главнокомандующего. Настырное дребезжание повторилось. Когда телефон зазвонил в третий раз, в белоснежной спальне Людовика 14 подняли трубку.
— Генерал Эйзенхауэр, слушаю. Что…? Когда…? Немедленно машину в Версаль…!
ГЛАВА 2
Сечет колючий декабрьский дождь. Дворники вездехода исступленно сбивают ледяные струи. Второй час, попав в непогоду, машина с номерами генштаба сухопутных сил пробивается на юго-запад в сторону Бад Наухайма.
Рядом с водителем Хорьха — старший лейтенант Вермахта. Воротник приподнят, фуражка заломана. Взгляд жесткий, сосредоточенный. Из-за высокого роста он ссутулился, прижался к холодной двери. В руках офицера карта дорог земли Гессен.
Приземистый унтер-фельдфебель с залихватским чубом уверенно крутит баранку. Время от времени искоса поглядывает на офицера. Заговорить боится. Ганс Клебер — новый адъютант не любит беззаботной болтовни.
— Дорога утомительная, напряженная, а словом перебросится не с кем, — вздыхает Криволапов, размышляя в пути. — Командир на заднем сидении беседует с генералом. А этот, — Степан вновь скосил взгляд на адъютанта, — немецкий глист, как сыч сидит. Хоть бы слово сказал, подбодрил. Тычет носом в карту, словно дятел. Он ему сразу не понравился. Долговязый, суровый. Почти не говорит. Тоска. Ну и погодка, ешкин кот. — Степан ладонью провел по запотевшему стеклу. — Когда дождь закончится? В Тамбове, наверное, настоящая зима. Снег лежит. Сугробы. Красота…. Бежит время, как эта дорога. Скоро Новый год. Четвертый год войны. Страшно подумать, наступает 45….— Степан зевнул. Слипаются глаза. Мысли плывут беспорядочно. — …Сколько лиха хлебнул, а живой… Тройка русская с бубенцами. Обязательно прокачу Николет…. Как она там, зазноба моя? Говорили, американцы в Ницце хозяйничают. Ни письма написать, ни ответа получить. Мы еще скинем их в Адриатику. Адриатика? Вот подумал, что это такое?…. Какая девушка! Какая грудь — сдобные булочки. Француженка, а по отцу русская. Я сразу разгадал нашу кровь. А как целуется? — Криволапов на секунду прикрыл глаза, рот растянулся. Тут же получил толчок в бок.
— Не спать, сержант, не спать.
— Не нравится новый адъютант, ох, не нравится. — Заиграли желваки на скулах. Пальцы впиваются в баранку. Нога притапливает газ. — Бля… поворот! — Глаза по яблоку. Визжат тормоза….Занос… Машина как волчок закрутилась на трассе.
— Тормоза отпускай. Тормоза! Влево выворачивай! Влево, говнюк!
— Что? — бас Михаила, словно из Иерихоновых труб, разнесся над головой водителя. Степан оцепенел. Сердце не бьется. Руки и ноги не повинуются. Вездеход несется в сторону глубокого кювета.
Клебер мгновенно оценил ситуацию. Бросился на Степана, перехватил руль. На последнем витке машина замирает перед рвом…
Сзади не поняли, что произошло. Секундная тишина. Замешательство.
— Вон из машины. Отдышись. Во-ди-тель! — цыкнул Михаил, хладнокровно вытолкнув Степана наружу. Вышел за ним. — Прогуляйся до кустов, унтер-фельдфебель, полезно.
Вздыбился броневик охраны. — Что случилась, господин обер-лейтенант? Помощь нужна? — Кричит на бегу молоденький лейтенант. Глаза напуганы.
Клебер нервно щелкает зажигалкой. Пальцы подрагивают. Косой хлесткий дождь сбивает пламя. Закурить не удается. Посмотрел на офицера. — Все нормально, лейтенант. Возвращайтесь назад. Остановка на пять минут. Сейчас поедем.
— Есть, — четко ответил офицер, убежал.
— Клебер, что за цирк вы устроили с водителем? Что случилось? — Раздраженно подал голос Ольбрихт. Помощник фюрера без фуражки вылез из Хорьха. Ледяные капли плетью секут упитанное, чистое лицо, стекают за воротник. Офицер морщится. Уродливый шрам побагровел.
— Занесло, господин подполковник. Степан задумался. — Миша без сожаления выбросил сигарету.
— Я не об этом. Сержант свое получит. Вы кричали на русском языке. Генерал за пистолет схватился.
— Вот вы о чем? — Лицо Михаила потемнело. Он глянул на быстро удаляющегося офицера охраны. Выше приподнял ворот шинели. — Мой прокол. Не буду отпираться. Но я к вам не напрашивался в адъютанты. Это распоряжение центра. Мне поручено знать события от первого лица.
— Ваша несдержанность может дорого обойтись, стоить вам жизни.
— Поехали, господин подполковник. Вон, Криволапов, ползет, наверное, обгадился. — Миша усмехнулся, представив картинку. — Дождь заливает. Вымокнем, Франц. Генералу придумайте сами, что сказать.
— Черт знает, что твориться, — Ольбрихт сплюнул. — Поехали! — Хлопнул дверью.
Заскочил мокрый Криволапов. На лице глуповатая улыбка, глаза хлопают. — Виноват господин подполковник, больше не повторится.
— В карцер сядешь за такие шутки в следующий раз. Заводи.
— Я не знаю, как получилось. Задумался. Проскочил поворот, — Степан испуганно бросал взгляды то на Ольбрихта, то на Клебера. — Машина пошла крутиться. Дорога скользкая.
— Скользкая дорога? — В голосе зазвучал металл. — Так следи за дорогой лучше. Не хватало нам валяться в кювете. Заводи машину, я сказал. Чего ты ждешь? На совещание опоздаем.
— Зазнался русский танкист, — снисходительно вступил в разговор Вейдлинг, придя в себя. — Отдай мне его Франц. Мне танковые ассы нужны. Он же прирожденный танкист: невысокий, юркий, жилистый. — Водителя другого подберешь.
Франц вытер платком мокрое лицо. Уселся лучше. — Привык я к нему, господин генерал. Почти как родные. С 41 года знаю. А что накричал, так это за дело. Он не обижается, когда наказываю за дело. — Франц взглянул на бритый затылок Степана. Глаза потеплели. — Замены ему нет. Сержант проверен во всех отношениях. На него можно положиться. Не подведет, живота не пожалеет за меня. Я его один раз от смерти спас, а он много раз. Это мой Санчо Пансо. Оставьте эту мысль, дядя Гельмут.