У молодого дежурного офицера СС, воспитанника «гитлерюгенд» загорелись глаза. — Хорошая фраза, господин подполковник. Каждому воздается по его заслугам. Это справедливо.
— Значит все, кто содержатся у вас под стражей, заслужили такой участи?
— Я не думал над этим вопросом. Но раз они здесь — значит так надо, — с наивной легкостью парировал офицер. Затем он вытянулся и заученными когда-то лозунгами ответил: — Мы, немцы, вершители судеб мира. Наш фюрер ведет нас к победе. Он освободил нас от такой химеры как совесть. Кто здесь находится, за что, я не должен думать и осуждать. Проходите вперед, господин подполковник. Комендант лагеря оберфюрер СС Герман Пистер вас ждет.
— Хороший ответ, лейтенант. Вы далеко пойдете по служебной карьере.
— Хайль, Гитлер! — звонко выкрикнул молодой немец, вскинув руку и щелкнул каблуками, вытягиваясь во фрунт. На его лице сияла улыбка от похвалы.
— Хайль. — Тихо, без эмоций ответили офицеры и вошли через калитку во внутрь лагеря. Пройдя комнату дежурного по комендатуре, и поднявшись на второй этаж они очутились в приемном бюро коменданта, вошли в его просторный кабинет. Сразу бросился в глаза огромный портрет фюрера, висевший на стене сзади рабочего стола Пистера. Офицеры вскинули руки в официальном приветствии члена нацистской партии. Оберфюрер СС (звание между полковником и генералом) небрежно поднял руку и встал из-за стола. Глаза цепкие, настороженные. Лицо опухшее, с глубокими морщинами, но чисто выбритое. Волосы редкие, зачесаны назад. Серая форма слегка помята, на черных петлицах два дубовых листа, на погонах из серебряного жгута две четырехлучевые звездочки полковника. На столе лежала фуражка офицера СС с немецким орлом, державшим свастику и черепом по центру околыша.
— Присаживайтесь, господа офицеры. Я вижу у вас серьезное дело ко мне, раз приехали из Берлина.
— Спасибо, оберфюрер. — Ольбрихт снял перчатки, фуражку, положил их на стол. Прошелся спокойно по кабинету, дав понять коменданту, что он здесь на равных, подошел к окну, которое выходило на огромный апельплатц. Вновь прибывшие заключенные стояли на плацу в тревожном ожидании своей участи. Вдали виднелись бараки. Много бараков: однотипных, деревянных, холодных, с огромной скученностью узников в них. Вокруг лагеря проволочное заграждение. Часовые в стационарных вышках. Наряды с собаками по внешнему периметру. По-прежнему из трубы крематория валил черный смрадный дым.
— Жалкое зрелище представляют прибывшие заключенные, — отвернувшись от окна, произнес Франц. — Я надеюсь, господин оберфюрер, вы нам отобрали не таких доходяг.
— Эта партия прибыла из Латвии из лагерей Кайзервальда и Дондангена. Состояние заключенных удручающее, — ответил Пистер. — У нас содержание хорошее, более чем достаточное по нормам для жизни и работы. Многие промышленники из Веймара жаждут наши трудовые резервы. Стоят в очереди. Но лучшие экземпляры идут для военной промышленности в наш филиал в Миттельбау — Дора.
— Тогда я спокоен, господин оберфбюрер, — Франц присел на стул рядом с майором Шлинк. — Думаю, мы не станем виновниками перебоев работы объекта, отобрав у вас несколько сотен заключенных и оружие возмездия будет выпускаться усиленными темпами. Не так ли, господин оберфюрер?
Франц внимательно посмотрел в глаза коменданта. Тот вздрогнул, облизал пересохшие губы. Оберфюрер понял, что подполковник не пешка Генштаба, коль знает о сверхсекретном заводе по выпуску ракет ФАУ.
— А почему именно русские военнопленные, притом офицерский состав? Можно узнать у вас, господин подполковник? — Комендант уклонился от дальнейшего разговора по объекту «Дора».
— Хочу понять таинственную русскую душу, господин оберфюрер.
Майор Шлинк вскинул брови, но промолчал. Он воспользовался советом Франца: «Говорить тогда, когда спрашивают», — и пока не произнес в кабинете ни одного слова, но внимательно слушал разговор старших офицеров.
— Вам не кажется, господин оберфюрер, что именно загадочная русская душа лежит в основе побед русских? — Франц продолжил разговор, перед этим подмигнув Киселеву, мол, молодец, что молчишь, не встреваешь в разговор. — Русские выживают в экстремальных боевых условиях. Почему? Не французы, не англичане, не американцы, не наши солдаты, хотя они лучшие в мире, а русские. Что ими движет, когда они бросаются под танки, на доты, идут на таран? До последнего солдата не сдают своих позиций, защищая руины. Если мы постигнем этот феномен, то с нашим оружием, с нашей выучкой и дисциплиной мы будем непобедимы.
— Вот зачем вам столько русских! — с удивлением воскликнул повеселевший комендант. — Вот зачем вы приехали! А я подумал, вы приехали с проверкой по линии Красного Креста, под видом отбора заключенных.
— Ну что вы, оберфюрер. Неужели мы похожи на санитаров?
— Да нет, не похожи, — успокоился комендант. — Что касается русской души, то замечу сразу. Эта тайна за семью печатями, господин Ольбрихт. За все время существования лагеря Бухенвальд мы не допустили ни одного побега. Но попытки были. И бегут в основном русские. Откуда они берут силы, трудно понять. Но мы их ловим. Недавно произошла новая попытка. Закопался, мерзавец, среди костей. Их вывозили в Веймар, для утилизации и изготовления клея для деревообрабатывающей фабрики. Но стал задыхаться и полез наружу. Тут его и взяли полудохлого. Сам — одни кости, да кожа, но какова сила духа!
— Интересные вещи вы рассказываете, господин оберфюрер, — глаза Франца приобрели стальной блеск. Шлинк сжал под столом кулаки. — Где сейчас этот русский?
— Сидит в бетонном карцере «Бункера» в камере 1, здесь рядом, проводит последние часы жизни. Завтра пустим его в расход. Если вам интересно, то покажем, как мы это делаем. Есть у нас специальная камера для расстрела. Уникальное изобретение, скажу вам. — Пистер заулыбался, было видно, что он получал удовольствие рассказывать новым слушателям о тонкостях лагерной жизни. — Камера находится в одном из помещений, создающих видимость врачебных кабинетов, — с напором заговорил он. — Заключённые заходят по одному. В боковом помещении встают под ростомер. Через щель сотрудник стреляет им в затылок. Этот механизм ликвидации евреев обслуживает специальная команда СС, которая находится всегда в постоянной готовности. Очень удобная штучка. Нет необходимости смотреть в глаза жертве. Подошел, встал под ростомер. Пух…, уноси покойничка, — комендант цинично засмеялся. Достал носовой платок и смахнул со лба пот и вытер набежавшую слюну. — Производительность команды — до 400 трупов за ночь для сожжения, — добавил восторженно он и весело посмотрел на гостей. — Но этого сейчас недостаточно. Без газовых камер мы не справились бы. Заключенных везут со всей Европы. Каждый день прибывают новые партии. Враг наступает. А требование одно — никто не должен остаться в живых. Выполняем свои карательные функции строго по приказу из Берлина.
Франц и Киселев еле сдерживали себя, чтобы не взорваться и не послать на тот свет самого коменданта. — Нам не интересно, что вы рассказываете, господин оберфюрер, — прервал восторженную речь коменданта Ольбрихт. — Мы приехали сюда не для того чтобы перенимать ваш опыт по ликвидации заключенных.
— Да, да, понимаю, — ехидно скривился Пистер. — Штабное чистоплюйство, мне понятно. Приказывать — не выполнять. Только у нас руки запачканы, а вы не причем. Понимаю вас, господа офицеры. Понимаю. — Оберфюрер устало посмотрел на подготовленные проекты приказов о ликвидации новой партии больных заключенных, лежащих перед ним. Небрежно отодвинул их от себя. — Понимаю вас, — вновь пробурчал он. — Понимаю. Вас интересуют только русские военнопленные, притом здоровые, готовые к вашим экспериментам. Скажу прямо, — Пистер тяжело вздохнул и, переплетя толстые, подрагивающие пальцы, положил руки на стол. — Наши опыты, с этим материалом, в том числе и медицинские не дали положительных результатов. Вроде одно и то же строение, один и тот же биохимический состав, одни и те же условия эксперимента, а результат с русскими лучше, чем у других. Мы так и не поняли до сих пор, почему русские хуже тонут, хуже горят и выживают там и в таких условиях, где цивилизованному европейцу «капут». Вы вскоре сами убедитесь, что я прав. Давайте оставим пока эту тему. Предлагаю отобедать. У нас есть неплохие повара.