Она и сама не понимала, почему злится. Разве она совсем недавно не говорила себе о том же? И почти теми же словами!
— Слово-то какое выдумала: небоец! Таких слов в русском языке нет.
— Люди есть, а слова нет?
— Просто для обозначения такого человека имеется синоним. Конформист. Говорят, мечта каждой женщины — быть за мужем, как за каменной стеной. Но что поделаешь, осуществляется она редко. Значит, надо женщине самой брать дело в свои руки, по принципу: спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
Надо же, они с Любавиным такие разные люди, а говорят и думают почти одинаково.
— А я так жить не хочу! — вырвалось у Наташи.
— Тогда не нужно было все это и начинать, — холодно сказал Любавин.
— Что — это?
Она чувствовала, как в ней поднимается злость и хочется вскочить, накричать на бывшего директора, послать его подальше, плюнуть на все… Стоп, и это небоец? Спокойнее. Но Любавин этой ее мысленной перепалки с самой собой не заметил, а охотно стал пояснять:
— Да все: жить с мужчиной, беременеть. Готовиться к рождению ребенка. Оставалась бы старой девой… Ах да, у тебя за плечами уже был один брак… Ну хорошо, тогда оставаться до смерти безутешной вдовой. Не имела бы никаких проблем. А теперь что? Родишь без мужа, мать-одиночка, знакомые станут осуждать… Впрочем, ты можешь передумать и оставить своего ребенка в роддоме.
Это было уже слишком!
— А не пошли бы вы, Анатолий Васильевич…
— Куда? — живо обернулся он — глаза мужчины смеялись.
Выходит, он ее нарочно заводил? Злил, испытывал на прочность, проверял, долго ли Наташа выдержит? Или, может, думает, что она от обиды вскочит и убежит, а он сам, без нее, зайдет в кабинет к своему товарищу. Если Наташа ему мешает, мог бы просто по-человечески сказать.
— Вам непременно надо адрес услышать?
— Вот бы я удивился! — засмеялся он. — Такая нежная, деликатная, и вдруг — непечатные слова.
Но тут их прервали.
— Заходите, Игорь Тимофеевич освободился, — пригласила секретарша, и они зашли в длинный, как трамвай, кабинет, обшитый деревянными панелями, с портретом Путина и почему-то Эрнеста Хемингуэя. Наташе некстати вспомнился анекдот еще про Брежнева, который замечал, что ему понравилась книга известного писателя — «Обком звонит в колокол».
— Любавин! Кого я вижу! — Хозяин кабинета в милицейском мундире с тремя большими звездами на погонах пошел навстречу Наташиному спутнику с распростертыми объятиями. Он профессионально цепко охватил взглядом фигуру Наташи. — А это кто с тобой? Надеюсь, не твоих рук дело… в смысле не рук, конечно… Вы не родственники?
— Игорь, ну что ты болтаешь! — нарочито обиделся тот. — У меня уже внуки, если помнишь. Такие молоденькие женщины мне не по зубам…
— По зубам, по зубам, — усмехнулся тот, — если нас с тобой в тихом месте прислонить к теплой стенке…
— Ну что вы прибедняетесь, — не выдержала Наташа. — Мужчины в самом расцвете сил.
— Только пропеллера не хватает, — улыбнулся полковник.
В кабинете возникла пауза, во время которой полковник милиции полез в шкаф и поставил на стол вазочку с каким-то необычным импортным печеньем и сказал по селектору секретарше:
— Галочка, кофе для гостей. — Потом повернул к ним добродушное лицо и с некоторой хитрецой поинтересовался: — За кого просить пришел?
— Есть тут у тебя один… мой бывший главный механик, — без экивоков и танцев от печки сказал тот.
— Никак Пальчевский, — усмехнулся полковник, демонстрируя свою память. — Как же, как же, статья 206 — злостное хулиганство. Нанесение тяжких телесных повреждений.
— Никаких там тяжких нет! — вроде бы с раздражением заговорил Любавин; судя по всему, ему не хотелось защищать человека, который не только не оправдал его доверие, а и опустился ниже канализации, и теперь само заступничество за такого человека выглядит непозволительной слабостью для руководителя предприятия. — Этот Брага уже бегает по больнице как конь, бутылки в тумбочке прячет… Ей-богу, Игорь, дело выеденного яйца не стоит. Вор у вора дубинку украл! Вот, я даже заключение врачей больницы принес.
Он передал товарищу документ.
Игорь Тимофеевич долгим взглядом посмотрел на товарища, потом на Наташу — словно что-то припоминая, и скользнул взглядом по содержанию бумаги.
— Иными словами, если бы не некоторые обстоятельства, то ты и просить бы за него не стал?
— Не стал бы, — жестко ответил Любавин. — Не мальчик резвый, взрослый человек, а ведет себя… черт знает как! Обиделся, видите ли, женщины его не поделили…
Наташа покраснела и укоризненно взглянула на него.
— Извини! — Он качнул головой, словно лошадь, отгоняющая назойливую муху. — Я потому и видеться с ним не захотел. Не терплю слабаков и истериков.
— Крут ты, батенька, ох и крут! — сказал хозяин кабинета. — А где же ваш злостный хулиган жить-то будет? Со своим товарищем он поругался. На вокзале спать? И опять к нам попадет, но уже за бродяжничество?
— Отчего же. — Любавин говорил, стараясь не смотреть на Наташу; боялся, что она плакать начнет? — У него есть однокомнатная квартира. Я сегодня с утра с его бывшей женой разговаривал. Она и вещи Пальчевского туда перенесла.
Надо же, на Валентина сердится, ругает его всяко-разно, а из Тамары квартиру выдавил. Одному человеку вполне подойдет. Наташа в ней жила, знает. Комната двадцать квадратов, кухня девять…
— Ну, если жилье у него есть…
Игорь Тимофеевич не глядя набрал какой-то короткий номер.
— Майстренко, приведи ко мне задержанного Пальчевского.
Глава двадцать первая
Никакие чувства не отразились на лице Валентина, когда его ввели в кабинет полковника. Ни при виде бывшего начальника, ни при виде Наташи. Точно все чувства у него атрофировались и жил он по привычке, безразличный ко всему.
— Стыдно хулиганить, Пальчевский, — сказал ему Игорь Тимофеевич. — Человек с высшим образованием. Тебе с последнего места работы такую характеристику дали, хоть в Думу выбирай. Люди верят…
Валентин явственно усмехнулся, что разозлило полковника.
— Хочешь сказать, что по жизни ты — наш клиент, парень? Что тебя отмоют, переоденут, а ты при первой же возможности опять в обезьянник запросишься? Ты, Пальчевский, один из немногих детдомовцев добился того, чего не добивались и дети из благополучных семей. Все прошел, всего сам добился, а тут… Как хочешь, но у тебя остался последний шанс, и если ты его упустишь…
— Мы можем идти? — сказала Наташа, которую подмывало вскочить и бежать отсюда со всех ног.
— Можете, — кивнул полковник.
Любавин предложил ей руку, и они вышли из кабинета. Пальчевский, судя по дыханию сзади, шел следом. Оглядываться Наташе не хотелось.
Немного не доходя до машины, Любавин бросил Валентину:
— Минуточку!
И зачем-то сам пошел к машине, чтобы там говорить с собственной женой.
Наташа с Валентином остались стоять. Он — все в той же рваной футболке, все в тех же стоптанных сапогах и с многодневной щетиной, в которой — теперь при свете особенно видно — пробивались седые волоски.
— Так и будешь молчать? — спросила Наташа.
— Ах да, по этикету я должен говорить. Ну хорошо, начнем светскую беседу: сколько ты заплатила за меня в этот раз?
— Не понимаю, что тебя так задевает? — нарочито удивленно сказала Наташа. — Если человек продается, рано или поздно за него назначают цену.
— Хочешь сказать, в своих бедах я сам виноват?
— А ты хотел бы разделить вину между нами?
Впервые за все время он посмотрел на нее долгим изучающим взглядом.
— Ты изменилась.
— Положение обязывает.
— Ты вышла в большие начальники?
— Я вышла в будущие матери. И хочу родить сына, который сможет за себя постоять. Но ведь для этого его надо воспитывать, а с моим прежним характером, боюсь, ничего бы не получилось.