— Да амо аларо дэс амье, — словно подводя итог, произнёс пожилой мужчина, что один стоял без плаща, в тёмно-лиловой рясе священника с белым воротничком. Его Анна тоже узнала — эдэ Раст, верховный эдэлорд столичного храма, он часто приходил к отцу. Лица других людей были скрыты под капюшонами одинаковых чёрных плащей, их не разглядеть. — Демон! Ты обвиняешься в колдовстве и проговариваешься к смерти.
— Вы не посмеете! — выкрикнул Бесс. — Я сын корона Пелеславии, Его Могущество Тула Пятого…
— Замолчи, бестелесный дух! — перебил его седовласый эдэлорд. — Ты вероломно вселился в тело несчастного Бессариона. И ты обвиняешься в бесчинствах,
что творил на этой земле. В жестокости и беззаконии. В подлости и лжи. В злодеяниях, столь хладнокровных и безрассудных, что ни один благородный отрок
или муж никогда бы не совершил. Ты, выкормыш преисподней, хитростью и коварством завладевающий умами людей, обвиняешься в преступлениях против
веры и будешь обезглавлен, а потом сожжён. Отче! — поднял он руки. — Отец наш небесный, прими непутёвого сына своего!
Два острых гильотинных ножа, закреплённых на высоте рук пленника, что Анна сразу и не заметила, перепугали её намного больше, чем сложенный у ног
пленника на уступе ворох хвороста.
— Вряд ли корон скажет вам спасибо за убийство сына, — тоже глянул Бесс вверх, на ножи, потом на верёвки, что тянулись к ногам священника и там были
привязаны к скобе, и дёрнулся в своих путах.
— Это священная гора, демон. Здесь твои чары бессильны. А прочтённый тридцать три раза абортат лишил тебя последних сил. Ты обречён. На веки вечные ты
уберёшься в своё обиталище и не посмеешь больше тревожить своими гнусностями благочестивый мир.
— Ой ли? — вдруг засмеялся Бесс, но Анна видела, что он украдкой глянул на неё. — Не слишком ли сложную вы взяли на себя задачу Благоверный Раст? Не
слишком ли заигрались в ритуалы?
— Я всего лишь эдэлорд, демон, святой муж Досточтимой Церкви, это мой долг — изгонять из этого мира скверну. А ритуал во все века един.
— Разве не должны вы спросить, святой муж, прежде чем привести в действие ваш несправедливый приговор, — пристально смотрел он как эдэ отвязывает
верёвку, — вдруг кто-нибудь захочет заступиться за несчастного Бесса, оболганного, обвинённого в чужих грехах, невинно осуждённого.
— Отчего же не спросить. Правила есть правила. Спрошу, — довольно улыбнулся священник, намотав на руку тяжёлые концы, и повернулся к своим соратникам.
— Уважаемые, не хочет ли кто заступиться за мальчика? — под смех из-под капюшонов он осмотрел стоящее перед ним сборище. — Всего одно слово в его
защиту. Есть тот, кто считает его невиновным?
Рукой, что крепко держала пузырёк с лекарством, Анна прижала к груди маленький красный веер и бесстрашно вышла из своего укрытия.
— Я! Я считаю его невиновным.
В повисшей тишине смех пленника зазвучал громко и дико.
— Дитя, — шагнул к ней священник, ножи рискованно качнулись, но он снова натянул верёвку. — Мне очень жаль, что ты оказалась в столь поздний час в таком
неподходящем месте…
— Нет, не хитрите эде, — бесновался пленник. — Дайте ей слово. И вдруг поднял голову вверх и крикнул: — Выдохни, отец! Не дождёшься! Сегодня я не вернусь!
— Дитя! — священник взял Анну за руку. — Ты просто не понимаешь. Он очень плохой.
— Нет! — дёрнулась она, пытаясь освободиться. — Неправда. Он хороший. Хороший!
Верёвка в руках эдэ опасно провисла, но ножи, что должны были скользнуть вниз и рассечь шею мальчика, вдруг вылетели из пазов вперёд. Верхняя часть
гнилого креста, ломаясь в щепки, выскочила из ржавых штырей крепления. И крест повис над обрывом. Полетевшие в пропасть тяжеленные резаки потащили
за собой священника, тот дёрнул девочку. И если бы не странная когтистая и очень горячая рука, что вдруг схватила её за пальцы и удержала, Анна полетела бы