— Ты пригласила ученицу Пансиона? — этот равнодушный вопрос он адресовал коронессе, хотя сердце уже стучало как кузнечный молот: "Она здесь! Моя сирота!"
— Выпускницу, мой дорогой неосведомлённый Бесс. Ей уже восемнадцать, — слегка обернулась к нему Оранта и нетерпеливо махнула рукой служанке: — Что ты стоишь? Неси скорее платье! Анри не будет ждать!
"Отче всемогущий, как летит время! — едва не задохнулся Бесс. — Его девочка стала совсем взрослой".
Он подхватил с пола подвязку Оранты, редкого оттенка алого, разрешённого только коронованной особе, а вернее отобрал её, изрядно измусоленную, у блестящего чёрной шёрсткой щенка, и принялся играть с самым дерзким и злым собачонком из всего помёта, — не мог же Бессарион Бриар показать, как неожиданно взволновало его это известие. Как заныло в груди, зашипело, словно он приложился к раскалённой сковороде, и занялось внутри огнём.
Анна! Сколько безумных дней, бессонных ночей, месяцев, лет он не мог даже прошептать это имя, чтобы адский этот огонь не полыхнул в груди, разрывая кожу, ломая кости, лопая вены, напоминая тот день, когда она отважно шагнула на его защиту. И как её пальцы горели в его руке, пока он рвался из пут, чтобы её спасти, но оказался недостаточно быстрым. Он стал виновником её увечья и всё, что смог — только снять боль и убрать ненужные воспоминания.
Как мучительно долго она росла, эта хрупкая бесстрашная девочка. И он забыл. Почти забыл про неё.
Сотканная из паутинок его сновидений. Невесомая как лунный свет. Прозрачная как крылья бабочек. Пугливая как дым. Она была всем и ничем. Мечтой. Миражом. Видением. Ажурной тенью его бессонниц. Дрожанием листвы. Бесплотной. Бесшумной. Зыбкой. Но в своей мятущейся душе он уже создал для неё алтарь. Даже ещё не алтарь, а просто огородил, освятил, отвёл место. Место, куда нельзя немытыми ногами. Несвежими помыслами. Грязными пальцами. Это для чувств. Для истинного. Для Неё.
И вот… она здесь.
— Зачем? — равнодушно спросил он.
И тут только память, как отскочивший от стены мячик, кинула в него последнюю фразу коронессы: "Анри не будет ждать!" Он мысленно передразнил Оранту и скривился: похотливая сука хочет в свою постель самого благочестивого из святых мужей Досточтимой Церкви. И это было утверждение, не вопрос. Она — хочет. Оно всегда хочет, усмехнулся Бесс, это ненасытное лоно увядающей женщины, завершающий неизбежный переход от молодости к зрелости, но так и не сумевшее зачать.
— Твоя полоумная блажница выдумала "сложный" ритуал зачатия, в котором жаркие недра коронессы обязательно должно окропить семя священника, всю жизнь соблюдавшего целибат? — съязвил он.
— Фу, Бесс! — притворно фыркнула Оранта, словно и правда услышала какую-то непристойность. На что её любимая сука обермаска, бдительная тварь редкой опасной породы, со своего высокого лежака подняла узкую морду с острыми ушами и прислушалась. А служанка покраснела как та подвязка, что порвал в клочья воинственно рычащий и тявкающий щенок. — Я хочу предложить ему должность настоятеля храма.
— Ты про новый храм в Арате? В этом захолустье с приходом с десяток окрестных деревень? Эдэлорду Высшей Ступени?
— Конечно, нет, — ехидно скривилась Оранта, щедро посыпая конопатую грудь пудрой.
Занятие было воистину бесполезное. Бледнокожая и рыжеволосая, она покрывалась густым как ржавчина налётом пигмента даже от слова "солнце". И даже зимой он не сходил. Даже после всех ядовитых примочек, что её противная блажница, Бесс был уверен, готовила из болотной жижи, дорожной грязи и мочи трусливых кобылиц.
Но кто запретит коронессе самого могущественного на континенте государства извести целую коробку ценного жемчужного порошка, чтобы предстать во всей красе перед вожделенным мужчиной, будь он хоть сам Отче. (К слову сказать, на самом деле Отче был хитрым невысоким толстячком, но по сложившейся традиции мудрого бога изображали сухопарым, седовласым, высоким и могущественным).
— Я хочу предложить ему приход Терца и его земель. Главный Столичный Храм и перспективу стать Верховным Эдэлордом.
— А Верховный Эдэлорд Син знает об этом? — спрыгнул с кровати Бесс и принялся одеваться. Он уже достаточно времени изображал свою незаинтересованность. Но более ни мгновенья не мог медлить, зная, что Анна здесь.