Вместе это выливается как раз в положение, в котором сейчас и нахожусь.
Я сижу в подсобке, тараща слепые глаза в темноту с едва различимыми очертаниями ведер и швабр, и пугливо вздрагиваю от каждого глухого удара, каждого падения тяжелого мужского тела на ринге и следующего за этим яростного рева зрителей.
Вздрагиваю, жмурюсь, но тут же распахиваю ресницы, ведь закрывать глаза тоже опасно…
Потому что мгновенно флешбеки отбрасывают в прошлое…
— Ты — моя девочка, — говорил он… И я смотрела в его глаза, мягкие, красивые до безумия.
А еще он улыбался. Настолько хищной, собственнической улыбкой, что все внутри сладко замирало от предвкушения и обреченности. Потому что он смотрел и улыбался так, словно я уже ему принадлежу. И все, что будет дальше — вопрос времени.
От этой , очень мужской определенности, уверенности, я трепетала, словно птичка, еще не подозревающая, что попала в силок. И что больше у нее не будет ни полетов, ни возможности петь то, что ей хочется…
Он трогал меня за волосы и шептал:
— Красивая… Самая красивая…
Я несмело улыбалась и постоянно тормозила себя, чтоб не начать оглядываться по сторонам, в поисках той, о ком он говорит. Ведь не обо мне же? Или… Обо мне?
Я?
Я — самая красивая?
Правда?
В этот момент казалось совершенно неважным, что на мне нет ни грамма косметики, ее никогда не было, что кроссовки, старые, китайские, порвались еще три года назад, и я носила их к дяде Гарику на рынок, чтоб он прошил по подошве толстой ниткой… Что кофта на мне мамина, старая, вытянутая…
Я была красивая. Он так говорил, что я не могла не поверить…
И не могла поверить потом, когда он привел меня к себе домой…
Нет, я не хотела, и не планировала.
У меня был запланирован пленэр наутро, с моими ребятами из Дворца молодежи, а еще мама просила помочь… И потому я согласилась просто погулять… Недолго. А ему надо было что-то дома взять, срочно… И мы зашли на минутку… Всего на минутку, он же обещал…
У него в квартире неприятно пахло. Сигаретами, дешевым пивом, которым оказался залит стол в кухне.
А еще несвежим постельным бельем.
Этот запах ударил в голову сильнее всего, когда он без разговоров просто опрокинул меня на кровать.
Я все еще не понимала, да.
Обескураженная такой резкой переменой в его поведении и, особенно, в его лице, с которого вдруг в один момент пропали ласковая усмешка и мягкий, тягучий взгляд, я даже не сопротивлялась.
Просто нелепо уперла ладони в его плечи и отвернулась, когда склонился, чтоб поцеловать.
А он и не заметил, что я не хочу. И не услышал. Потом, когда опомнилась и сказала. И когда просила. Умоляла даже.
Ничего не услышал. Или не захотел услышать…
После, помогая мне подняться, он попытался опять прижать к себе, поцеловать… Но я только толкнула его сильнее и брезгливо увернулась.
Внутри все еще было непонимание произошедшего, но тело… Тело среагировало правильно.
За уклонение от поцелуя я заработала пощечину, отлетела к стене, упала…
— Не вздумай ерепениться, дрянь, — холодно сказал мне человек, совсем недавно назвавший меня самой красивой, — и в полицию ходить. Все по согласию было, поняла?
Я помотала головой.
Не по согласию!
Нет!
Он шагнул ближе, и столько угрозы было в этом его движении, что я только сжалась в комок, нелепо выставив перед собой ладонь.
Меня никто никогда не бил…
До него.
За дверью раздается очередной грохот тяжеленного тела, и сразу же — очередной восторженный рев мужчин…
Я не смогу уйти.
Не смогу.
Надо вернуться в реальность и просто понять: это не он. Тот мужчина, как его… Каз… Каз, да… Имя какое странное… Это не он. Не Алекс… Алекс умер. Это точно. Я не видела его тела, но он точно умер…
А это кто-то другой. Просто очень похожий, до жути.
И этот другой не знает, кто я. Он вообще не обратил на меня внимания, похоже. Просто посмотрел, наверно, чуть-чуть удивившись тому, что на него так уставилась какая-то уборщица…
И забыл. У него масса других дел, развлечение сегодня, бои…
Алекс бы меня узнал, даже в маске и косынке.
По глазам.
А этот Каз… Это не он, конечно, не он… Это мои страхи.
— Эй, Марина, — в дверь молотит тяжеленный кулак, и голос Витька распугивает моих демонов. Одного демона. — Ты тут? Выходи , давай, там убрать надо!