Глупость какая, бог мой…
Надо, наверно, наоборот, выйти, не оставлять Ланку опять один на один с проблемами, с опасностью…
Надо. Но ноги каменные до сих пор, не идут.
Только слушаю тихий разговор у двери, пытаясь вычленить слова, фразы…
— Нет, — голос Ланки, ровный, спокойный, усталый такой, — я сегодня отработала, как обычно… И все. Вернулась несколько часов назад. Вам надо точнее?
— А ваша напарница? Марина? — Каз говорит тихо, приглушенно, и от этого его голос вибрирует, словно рычание дикого зверя. Который сдерживается. До поры, до времени…
Меня продирает этими низкими частотами, угрожающими, подавляющими, вцепляюсь в столешницу, чтоб удержаться на плаву, на поверхности реальности.
Одновременно пытаюсь дышать, чтоб унять это рабское, животное в себе, то, что когда-то сумел проявить и воспитать Алекс… Нет, голоса у них не похожи… Наверно, если бы Алекс говорил вот так же, как Каз сейчас, с такими же угрожающе-вибрирующими интонациями, я бы… Я бы и дальше подчинялась. До сих пор бы подчинялась…
— У меня нет такой напарницы, — так же спокойно отвечает Ланка, — только Ольга… Она сегодня, насколько я знаю, не работала… Но наши графики иногда совпадают… А что случилось, Казимир Андрианович? Что-то пропало?
— Можно сказать и так… Позволите пройти?
Ой…
Еще раз бегло осматриваю кухню.
Даже в окно не прыгнуть, третий этаж!
— Нет, — голос Ланки так же сух и спокоен, — у меня ребенок спит. Его нельзя беспокоить.
— Я не побеспокою… Просто неудобно тут, на пороге…
— Мне удобно. Простите, Казимир Андрианович, но я пущу вас только при условии ордера на обыск.
— Какая вы… — хрипит Каз, — неприступная… Не боитесь потерять работу?
— Боюсь, — спокойно отвечает сестра, — но не до такой степени, чтоб терять уважение к себе. Мой сын — инвалид, его очень сложно уложить, и, если проснется, то сложная ночь мне обеспечена… Хотя, вам эти трудности вряд ли знакомы… И я не понимаю причин вашего визита в такой поздний час.
— Мне нужно узнать, кто сегодня вечером был вместо вас на смене, Светлана, — перебивает ее Каз, и мне становится дурно. До тошноты. Не прокатила наша конспирация… Сейчас он уволит Ланку. Просто уволит! Или еще чего хуже, повесит на нее что-нибудь!
— Сегодня на смене была я, — немного удивленно и совершенно спокойно отвечает Ланка, и я поражаюсь ее нервной системе. Я тут уже практически на полу в лужу растеклась от ужаса, а она стоит себе невозмутимо, находит силы противостоять давлению… А ведь Каз не только голосом давит. На нее.
Стоит лишь представить себе, как он стоит у порога, опираясь плечом о косяк, высоченный, поджарый, хищный, словно волк, как смотрит на нее тяжелым, жутким взглядом…
Он ведь может и не спрашивать разрешения!
До меня доходит это с опозданием, и сразу лоб покрывается холодным потом.
Он ведь может просто зайти! Кто ему запретит? Ланка? Смешно… И плевать ему на ее ребенка, на мужа, да на все плевать, боже мой!
Такие люди не видят препятствий!
Почему же стоит? Почему разговаривает?
— Но, кроме вас, еще кто-то был, — говорит Каз, настойчиво очень, — невысокая девушка, с темными глазами, такими большими, ресницы длинные… И губы пухлые… Скулы высокие…
— Не знаю, о ком вы говорите, — перебивает его Ланка, — я таких не знаю. Я пришла сегодня на работу, как обычно, отработала свою смену и ушла… У вас же есть записи с камер слежения? Можно проверить…
— Мы проверили, — отвечает Каз, — и там не видно, чтоб вы работали… Зато видно, что вы, или похожая на вас девушка вышла из подсобки и тут же была перехвачена моим человеком. И уехала с ним.
— Ну вот у этого человека и спрашивайте, я тут причем? — равнодушно говорит Ланка, — я не знаю, кого там перехватил ваш человек, я совершенно спокойно отработала… Правда, свет пару раз гас по всему этажу… Не очень удобно было работать… Но это уже вопросы не ко мне…
— То есть, вы никого не видели больше? — спрашивает Каз, — и с моим человеком, отправленным специально, чтоб привезти уборщицу в клуб к Тагиру Хасановичу, не встречались?
— Нет.
— Вы уверены? Светлана, если я выясню, что вы обманывали…
Ох… Я нахожу в себе силы, наконец, чтоб подняться и даже сделать несколько шагов в сторону двери.
Надо признаться.
Надо самой.
Хватит уже за спиной сестры сидеть! Ей и без того достается!
Цепляю чашку, она летит со стола и разбивается.
Звон в тишине квартиры звучит настолько остро, словно чашка эта, упав, меня напополам разрезает!
Замираю, в ужасе закрывая рот ладонью.