Вместо того чтобы вернуться к замку, они пошли к аллее, где их никто не мог увидеть. Какое-то время они шли молча. Пьер Аннеброн ожидал реакцию на свои слова. Элизабет размышляла. Вдруг она остановилась.
— Что вы хотите сказать? Что я должна вернуться?
— Нет. Я тебя хорошо знаю, ты слишком горда и слишком похожа на своего отца, чтобы вымаливать прощение. К тому же я знаю, кто будет этому особенно рад, и не вбивай себе в голову, что я выполняю чье-то поручение. Меня никто не посылал. Еще раз повторяю: я пришел только справиться, как ты живешь… Я тебя тоже очень люблю…
Он посмотрел на нее с такой нежностью, что она не смогла не улыбнуться. Элизабет взяла его под руку, и они продолжили прогулку.
— И вы сторицей вознаграждены за это… Но вы уверены в том, что у вас и в мыслях не было читать мне нравоучения?
— Немного. Все, что я хочу, это чтобы ты посмотрела правде в глаза… и поняла свою ответственность.
Она тут же перешла в наступление:
— Если кто-то и несет ответственность за все, то только не я, а мой отец… и эта женщина…
— Тра-та-та-та! Несомненно, на них лежит определенная доля ответственности, но у тебя есть своя, ты отвечаешь за свою жизнь. Ты свободна, Элизабет, совершенно свободна! Твой отец мог бы воспользоваться своим правом и заставить тебя вернуться домой в сопровождении двух жандармов. Ты — несовершеннолетняя, и закон на его стороне…
— Интересно, как тетя Роза воспримет появление полиции в замке? — съязвила девушка.
— Конечно, плохо, и об этом не может быть и речи, но я просто хочу заставить тебя хорошо обо всем подумать, потому что окончательный разрыв причинит тебе такие же страдания, как и твоему отцу. Однажды ты пожалеешь об этом… но будет уже поздно! Пока это еще не очень серьезно. Ты недалеко, ты в доме, где все к тебе дружески расположены и думают, что наступит день, и он станет навсегда твоим, когда ты выйдешь замуж за Александра. Тебе только шестнадцать лет. И ему не больше. Он живет в Париже, и сейчас между вами нет официальных отношений…
— К чему вы клоните?
— Вот к чему: что произойдет, если один из вас полюбит кого-то другого? Если это будешь ты, будет нормально, если ты прислушаешься к зову своего сердца. А если он? Думаешь, ты сможешь продолжать жить в этом доме?
Элизабет густо покраснела и отвернулась, чтобы скрыть свое волнение.
— Я никогда об этом не думала, — сказала она поникшим голосом. — Наши отношения с Александром такие прочные! Но мы никогда не говорили о любви, это правда.
И как можно вообразить, в самом деле, что нежные чувства, установившиеся так давно, могут вдруг исчезнуть? Она была уверена в Александре, так же как и он в ней, но… Но когда она была еще маленькой девочкой, образ юного светловолосого мальчика занял место Александра. Образ, который Элизабет не удавалось окончательно стереть в своей памяти, и который все еще продолжал ее волновать… Конечно, она была слишком горда, чтобы вообразить, что подобное может случиться с другом детства, с ее вечным рыцарем. И тем не менее…
— Вы, несомненно, правы, — произнесла она наконец. — Такое вполне возможно! Только вы забываете, что в мире существуют не только Тринадцать Ветров и Варанвиль и что для такой девушки, как я, может существовать иное решение…
— Какое?
— Монастырь! Революция ушла в прошлое. Монастыри открываются по всей Нормандии, по всей Франции.
Неожиданно комок подкатил к ее горлу. Она бросила на Аннеброна взгляд, полный огня и отчаяния.
— Помимо всего, — воскликнула она, — это может быть единственное место, где я обрету покой!..
Она разрыдалась, и слезы потекли ручьями, как из грозового облака. Да так неожиданно, что доктор не успел и слова сказать, как молодая девушка бросилась в заросли сада, как в морскую пучину. Доктор даже не попытался догнать ее, а только крикнул:
— Забудь про монастырь! Эта жизнь не для тебя, Элизабет! Ты ее не вынесешь! Вернись, прошу тебя, вернись!..
Ответом ему было лишь эхо. Тогда он вернулся в замок, чтобы поставить мадам де Варанвиль в известность о том, что произошло.
— Хорошо сделали, что не побежали за ней, — согласилась она. — Она сама успокоится. А потом я поговорю с ней, но не сегодня вечером. Она, должно быть, очень несчастна.
— Думаете, я был не прав?
— Нет. Вина, возможно, лежит на мне. Вот уже несколько дней я задаю себе вопрос…
— Вина, на вас? Но в чем?
— Перед Гийомом. Я… я ему запретила приходить сюда, чтобы больше не ранить Элизабет. Теперь мне кажется, что я думала прежде всего о себе, тогда как, возможно, один лишь он способен вновь завоевать это сердце, готовое замкнуться в себе.