Франсуз не сразу ответил:
— Пастухи во всех странах не ученые, господин генерал. Они просто пастухи.
— Но вы внимателъно глядели на этого пастуха?!
Блоквил, будто не слышал сертиба сам задал ему вопрос:
— Вы считаете туркмен очень сильными врагами?
Гара сертип ответил, пройдя пять-шесть шагов.
— Во всяком случае, это не тот враг, против которого надо выставлять пушки. Это я точно знаю.
— Тогда зачем надо было так мучаться и тащить за собой тридцать три пушки?
— Это политика, господин. Ты ведь военный человек. Пусть они почуят силу железного кулака шаха Насреддина.
— В политике?!
— Именно. Пушки — часть нашей политики.
— Это верно. Но вы бы могли придумать еще более тонкую политику. Например, могли бы пригласить текинского хана к шаху Насреддину и вести с ним переговоры…
Подняв указательный палец правой руки, Гара сертип, не желая слушать “политических ходов” Блоквила, воскликнул:
— Сегра бе месжит че кар! (Что делать собаке в мечети! — фарси).
Блоквил не был согласен с сертипом, но возражать ему не стал.
— А если и другие туркменские племена придут на помощь текинцам, что тогда делать?
Сертип почесал в затылке и улыбнулся. Его улыбка была ядовитой, словно он смеялся над вопрошающим.
— У туркмен племен и родов больше собачьего дерьма. А когда чего-то много, собрать его в одном месте бывает трудно. И что самое приятное для нас, туркмены никогда не были дружными. Нам только этого и надо. Дай Бог тебе тысячу лет прожить. Но даже через тысячу лет ты увидишь, что туркмены остались тем же разрозненным народом.
— На чем основана ваша убежденность?
— Потому что туркмены надменный народ. Причем, их высокомерие ничем не подкреплено. Оно идет от невежества. Умный человек никогда не бывает надменным.
— Да я и сам много раз убеждался, что чем умнее человек, тем он проще, господин. С этим я согласен.
Восприняв слова француза как одобрение его действий, Гара сертип оживился еще больше.
— Если бы было распоряжение высокочтимого Хамзы Мирзы, я бы направил гонцов к одному туркменскому тейпу — их зовут салыры…
— С какой целью?
— Цель ясна. “Марра бо дест-е душман баед кешд!” (“Змею следует убивать руками врага!” — фарси).
— Если салыры также ваши враги, станут ли они убивать змей, которые угрожают вам?
Гара сертип хитро посмотрел на Блоквила.
— Тадо сделать так, чтобы они не догадались, и обеим прижать хвосты. Если удастся это сделать, две змеи покусают друг друга. Для нас нет разницы, кто кого ужалит. Такой хищник, как человек, и двух драконов заставит драться.
Последние слова Гара сертипа пришлись по душе Блоквилу. Он пару раз согласно кивнул головой.
Вся земля была изрыта норами сусликов и змеи. Кони и верблюды спотыкались об эти дыры и ломали ноги. Глубокой ночью в армии начался переполох. В ту ночь погибли 2 тысячи голов обессилевших от жажды скота. Это повторилось и на следующий день…
Голова туркмена, надетая на острие копья, была выбрита, его длинная борода колыхалась на ветру. Несмотря на следы ножевых ран на его лице застыла ироничная улыбка.
Третьего июля тысяча восемьсот шестидесятого года туркменская пустыня показала свою власть.
На вопрос принца, какой дорогой лучше отправиться в Мерв, Гара сертип ответил не так, как того требовали местные условия, а так, как того желала его душа. Посчитав, что идти по старым проложенным тропам опасно, он решил идти прямиком через пустыню. Такое предложение Гара сертипа, а также решительность принца, поддержавшего его, были связаны только с выгодными лично для них надеждами. Они хотели избежать мелких стычек с туркменами, выиграть время и тем самым сэкономить продовольствие. Но у пустыни свои правила, и они никак не отвечают желаниям тех, кто ими пренебрегает. С самого начала июля зажарило так, что сразу же всем стало понятно: шутки с природой плохи.
Запасов питьевой воды огромного войска, растянувшегося от начала до конца на пять километров, хватило всего на три дня. И жара, которую с таким страхом ожидал Блоквил, вступила в свои права.
Рассчитывавшие проходить ежедневно по пять-шесть фарсахов пути, военачальники не одолели столько даже за три дня. Протоптанные дороги остались вдали, и когда они выбрались на сыпучие пески, двигаться стало еще труднее. Верблюды с плоскими подошвами еще как-то передвигались, а вот лошади, ослы и мулы и шагу не могли сделать по пескам. Острые копыта тяжело груженных животных, словно гвозди, вонзались в песок, утопали в нем. Воздух был раскален докрасна. Люди чувствовали себя так, словно находились возле гудящей печи, нет, они ощущали себя попавшими в эту печь. Когда начали падать от бессилия вначале сербазы, а затем и животные, Хамза Мирза, послушавшись совета, решил сделать привал.