Жара делала свое черное дело. Кожа на телах обнаженных по пояс людей обгорела на солнце и висела клочьями. Даже под таким безжалостным солнце они не потели, а это говорило о начавшемся обезвоживании организма. Тем не менее, пленные не молчали, погрузившись в тоскливое ожидание неминуемой смерти.
Пожилой мужчина, закончив рассказ, который развеселил его товарищей, сделал небольшую паузу, пошевелился, чтобы усесться поудобнее. Юноша, прислоненный к его спине, возмутился:
— Кертик ага, сиди спокойно, ей Богу! Ты двигаешься и…
— Ну и что, что пошевелился? Или тебе жаль мервской земли?
— Я не змея, чтобы жалеть землю, но каждый раз, когда ты дергаешься, мою спину саднит, словно натертой спины ишака касается голое седло.
— О, ты уже и ишаком успел побывать, окаянный! К тому же ишаком с натруженной спиной!
— Но если бы мы не были ишаками, нас бы не связали, как животных.
Жара оказалась сильнее надуманных шуток и искусственного смеха. Начатый разговор очень быстро заканчивался, и смех уже на пути к губам, заблудившись, вдруг возвращался обратно.
Парнишка, как ни старался мужественно держаться перед старшими, в конце концов не выдержал.
— Когда же все это кончится?
— Потерпи, сынок. В мире нет ничего, что не имело бы конца, — Кертик ага, как мог, старался успокоить парнишку.
Положение было тяжелым. Солнечные лучи иглами вонзались в непокрытую голову, обнаженное тело. Страдания были невыносимы, их не могли заглушить никакие рассказы, никакой смех. Когда же время пошло за полдень, свою власть проявило не только солнце на небе, но и иссохший от жажды солончак. От земли исходил жар с горьковатым запахом, который был намного невыносимее солнечных лучей. Дыхание затруднилось настолько, что вдыхаемый и выдыхаемый воздух начал щипать горло, словно горький лук.
— Да, они поступили как в поговорке “Охоться на зверя в каждом народе с его собственными собаками”.
— Что это значит?
— А это значит, что они обожгли нас нашим собственным солнцем.
— Потому мы и страдаем так, что не можем разделить это солнце…
Странный человек, остановившийся возле солончака, привлек внимание Кертика ага.
Это был Блоквил.
Появление необычного для этих мест человека на некоторое время отвлекло внимание пленных от их страданий. Они внимательно, с ног до головы, разглядывали Блоквила.
Кто-то из пленных произнес:
— Говорили, что среди гаджаров находится ученый француз, наверно, это он и есть?!
— Скажешь тоже!
— А почему и нет?
— Стали бы они ученого, постигшего все науки, отпускать вот так вот, без телохранителей?
— Если он постиг все науки, он должен знать семьдесят два языка, — пророчил Кертик ага.
— По виду его не скажешь, что он понимает язык, — по-своему оценил незнакомца один из пленных.
Кертик ага пытался настоять на своей правоте.
— Ну, если вы хотите узнать это, скажите ему что-нибудь. Если он знает семьдесят два языка, обязательно поймет вас.
— Кертик ага, вечно ты что-нибудь придумаешь! Да разве может быть семьдесят два языка? Ну, гаджары, потом узбеки, казахи. Если посчитать, не больше десяти-двенадцати языков наберется. Откуда же взяться семидесяти двум языкам?
— Говорю же вам, поробуйте что-нибудь сказать ему. Если он все науки освоил, значит, он и все языки знает. Короче, он уже ахуном должен быть.
— Что ж сказать ему, ей Богу?
— Да какая разница, спроси что-нибудь.
Один из пленных повернулся к Блоквилу.
— Эй, человек, как тебя зовут?
Догадавшись, что обращаются к нему, Блоквил улыбнулся. Но промолчал.
— Я имя твое спрашиваю!
Блоквил опять ничего не ответил.
— Даже если он знает не семьдесят два, а сто семьдесят два языка, туркменского он не понимает, Кертик ага.
— В таком случае, возможно, он один-два языка подзабыл, — оправдывался Кертик ага, поскольку его предсказания не подтвердились. Он и сам пытался узнать этого необычного человека. — А ну, попробуем что-нибудь по-персидски сказать. Из вас никто не знает персидского языка?
— Что на фарси вода “аб” — это я точно знаю.
— А ну, тогда спросите! — по праву самого старшего распорядился Кертик ага.
— Эй, светлый человек, “об! об!”
Блоквил снова улыбнулся, услышав знакомое слово, он махнул рекой в сторону реки.
— Об! Об!
Кертик ага закивал головой.