Минуло ещё два дня. Янка окончательно успокоилась.
Итак, жизнь, вроде бы, налаживалась. Стран перестал лениться. Чтобы не нервировать больше деревенских, старательно рубил дрова на зиму и собирал валежник – на всякий пожарный, если электричество отключат. Исправно качал воду в баню и на кухню. Выгонял пастись на поляну за прудиком противных драчливых коз. Собирал хворост. Сыпал корм ленивым толстым курам и индейкам. Ремонтировал обиженным на невнимание соседкам заборы.
И даже починил, удивляясь сам себе, водопровод в саду и кран на кухне. Не то, чтобы верил он в то, что был водопроводчиком – слишком нежные у него руки, слишком много заработал он ссадин и ногти обломал, пока справился с работой. Просто пришло знание – он и сделал. Потом сподобился окучить картошку. С удивлением обнаружил на ладонях мозоли. Не было у него их никогда, нет, не было, это точно. Не деревенский он. А какой? Нет, надолго он тут не застрянет. Не уйти ли в город? В городе врачи, в городе множество людей. Его кто-нибудь может узнать, вспомнить, помочь. А если узнают не друзья, а враги? Нет, он потерпит. Сдержит нестерпимое желание догнать истину. Он обождёт. Ещё немного, ещё чуток – и он вспомнит. Обязательно вспомнит!
Над прудиком жужжали громадные злые комары, похрюкивали лягушки, шелестели травы, чирикали птицы, блеяли козы, кудахтали куры… И все, казалось, твердили одно: «Ты не тот! Ты чужой! Ты не такой! Ты другой! Ты! Ты! Ты… Сбежишь, предашь, мы не верим тебе, не верим тебе, не верим тебе…» И даже трактора в поле рыкали о том же: «Чужой! Предашь!»
Чем дальше, тем меньше работа деревенская ему нравилась - надоела. Скучно. Муторно. Монотонно. Руками землю месить – не его это. Вот если бы так – повёл руками, и само пошло рубиться, окучиваться, качаться… А то еще изобрести таких кукол, чтобы всё за него делали! Ох, совсем дурной!
Конечно, делал он всё исключительно ради Янки. С пламенной заботой, которой окружила его, беспамятного, Янка, словно отца родного, вполне можно было бы жить и не тужить. Единственное, что постоянно мучило и терзало его – это ядовитый спрут, гремучий дракон, свивший гнездо в его груди. Он был живым, он дышал, пульсировал, доставляя боль и глухую тоску, желание бежать, лететь сломя голову – куда?
Но он никогда и никому не признался бы в этом, кроме Янки.
Да ещё вот сны чудные и непонятные теперь не покидали его. Чуть ли не каждую ночь видел он себя летучим змеем с широченным размахом колючих чешуйчатых крыльев. Вот летит он, к примеру, над деревней, горячо и тяжко дыша, и его долгая тень ложится последовательно на дома, сады, лужайки с козами, реку с кувшинками, зачеркивает чёрным просторный лес со светотенью… И даже нравилось ему лететь так, наслаждаясь полётом, удивляясь, как его, такого тяжёлого, держит воздух, держит бережно и почтительно, словно повелителя…
А однажды снова приснился Страну пренеприятный сон. Будто он в святилище, стоит, озирается, Боги и Богини шушукаются и перемигиваются, словно решают, что дальше с ним делать. А его любопытство разбирает – а что под землёй? Попытался взглядом проникнуть вглубь. И вдруг слышит он откуда-то из-под земли долгий, тяжкий не то вой, не то стон, переходящий в звон, звону струны подобный. И не поймёшь, то ли человеческий голос, то ли ветра отдалённые стонут, то ли какой диковинный инструмент музыкальный.
Вдруг поднялся ветер, и Стран начал проваливаться вглубь земли, которая перед ним расступалась. Словно ввинтило его в воронку, и оказалось, что Святилище под землёй продолжается. И услышал голос колдуньи: - Нарушил ты мой покой, чужестранец. Разбудил – себе на голову, а я так славно спала. Зачем ты здесь? Я в глуши пряталась, отдыхала, силы накапливала, а ты ворвался и воду мутишь?
- Как же я мог тебя разбудить? У меня и в мыслях не было.
- В мыслях не было, а будильник в груди тикает, вот-вот взорвётся. Ненавижу тебя!
- Это ты местных Богов высосала?
- В них и сосать было нечего! – презрительно отмахнулась колдунья. – Они сами от времени зачахли, не слишком-то местные их и почитали, в современном мире этим Богам не место, устарели. Но ты слишком любопытен, мне надоело болтать. Убирайся отсюда, пока цел!
- Зачем ты Ангелку, мать Янки, в подземелье заточила?
- А как же без служанки?
Стран мысленно пробил стену, другую, третью, и оказался в комнатёнке, где к холодной, склизкой стенке железными цепями прикована была хрупкая женщина, сидела она на слежавшейся соломе безучастная и вязала на спицах грубое полотно.