И понял Стран, что это - Ангелка, мать Янки, пропавшая без вести, бледная до меловой белизны – а какой ещё быть в подземелье, без света белого? Даже волосы у неё обесцветились, и глаза какие-то мутные, бесцветные, отрешённые, беспамятные, словно он сам, будто опоили её, отравили. А ведь была Ангелка умница и красавица с голубыми глазами, это Стран точно знал. И понял Стран, что не простые были эти нитки, а паутина, понемногу оплетающая души, и когда Ангелка закончит работу для хозяйки, то все деревенские жители будут в её власти. И Янка тоже. И мука гнездилась во всех порах измученной души Ангелки, ибо колдунья принудила её работать против воли. А в других комнатах сидели такие же пленники, и кто-то уже истлел до горстки праха, от кого-то остались белые косточки, а кто-то превращался в живую мумию. Но каждый связал или сплёл свою долю полотна.
И тут получил Стран страшный удар в грудь, в самое сердце – это колдунья разозлилась не на шутку. И Стран тоже разозлился. Едва отдышался - ответил ударом на удар, хотя и не видел колдунью, но чувствовал её присутствие. Колдунья только взвизгнула в ответ. Тогда Стран ударил ещё и ещё, чтобы совсем угомонилась. А потом Стран подул на бледную женщину – подняла она взгляд на него, и во взгляде начала просыпаться память и понимание.
И встрепенулась Ангелка, цепи стекли с неё злыми змейками и, шипя, уползли в стены, а за спиной Ангелки появились маленькие стрекозиные крылышки, замельтешили изо всех сил, подняли женщину, завертелась она штопором, вывинчиваясь из подземелья наружу под злобный, бессильный вой колдуньи. И стала тогда колдунья вспучивать землю, вырываясь наружу. Уже руки выпростала – схватить, скрутить узлом. А Стран начал преобразовываться в дракона, чтобы нанести колдунье окончательный удар. Ноги превратились в огромные лапы, руки – в размашистые крылья, тело покрылось чешуёй, изо рта вырвался огненный раздвоенный язык и тяжёлый рёв…
…И тут Стран проснулся, принялся ощупывать себя в страхе: нет, всё, как прежде, как положено: руки, ноги, голова, кожа… И никакого огненного языка. Только во рту сушит и печёт, будто он перца и чеснока наелся. И ничего другого не осталось, как встать, нашарить в темноте жбан с родниковой водой и напиться. Однако светает. До утра недолго, он дождётся, пожалуй, а чтобы не уснуть и не вернуться в кошмар, выйдет на улицу, на холодок, переждёт на лавочке, понаблюдает за рассветной феерией.
Так и сидел Стран до тех пор, пока не проснулась Янка, не вышла, потягиваясь, в сад, не прошлась босиком по росе и не увидела его, виновато улыбающегося ей во весь рот…
- Ох, Гораций помер! – Янка влетела в дом, только пятки сверкали. – Несчастье-то какое! Он у нас в Травнице самый главный был и самый умный! Ай-яй-яй! – глаза её блестели влагой, голос дрожал. – Представляешь? Вечером домой пришёл, лёг и уснул. А утром не проснулся. Мариша его и будила, и трясла, и ноги массировала, и приговоры читала, и идола подносила… Ах, несчастье какое! – Янка сморщилась и заплакала.
Гораций помер? Что ж с того так убиваться? Помирают люди, случается.
- Да чудно он помирал, рассказывают, кричал и маялся, бедняга, словно черти его душили и гнули…
Это хуже. Значит, не сам помер, помогли ему. Так что же? Он-то тут при чём? Ему-то что?
- А потом Гораций сказал кое-что… перед самой-самой смертью.
- А что, он и говорить умел? – удивился Стран.
- То-то и чудно, что заговорил.
- И что же он такого сказал?
Янка покусала губы, потом выдавила: - Странн. И умолк.
- И всего-то?
- А тебе мало? – вспылила Янка. – Неужто неясно – он же на тебя указывал!
Стран подумал и ответил: - Вряд ли. Сколько ещё слов могут так начинаться. Например, «странно». В смысле – «странно, что помираю». Или – «странно, что заговорил».
- Да? – Янка с надеждой подняла глаза. – Хорошо, если так.
Она вздохнула, потом, моргая и шмыгая носом, заявила: - На похороны пойдём. Собирайся. Я тебе чёрный шарфик свой дам, на руку повяжу, он после бабушки остался…
- А мне надо? Я же, вроде, чужой, не ваш.
- Гораций тебе жить тут разрешил. А ты говоришь – надо ли, - обиделась Янка.
Похороны так похороны. Стран пожал плечами. Он теперь часто пожимал плечами.