Он долго стоял, пошатываясь, пытаясь решить, в каком направлении двигаться. Косые лучи солнца – утреннего солнца, решил он, поскольку они были тёплыми, даже просвечивая сквозь белёсый туман, - указывали ему на восток. Плюс – мшистые одёжки на стволах, глядящие нестрого на юг. Туда, на юго-восток, он и направился, ни о чём не думая, не в состоянии сосредоточиться. Первым делом не мешало бы подкрепиться. Желудок подводило, неприятное сосущее чувство вызывало жжение – вот и объяснение боли во всём теле: отлежал, промок, продрог, проголодался. Только и всего.
Надо искать пищу. Ягоды, грибы, птичьи яйца, съедобное растение, ручей или родник с чистой водой, да хоть бы и бочажок болотистый. Что угодно, лишь бы забросить в «топку». Он раздвигал ветки, корявые, сухие и колючие, низко пригибался, непрестанно отмахиваясь от назойливых насекомых, осчастливленных нежданным появлением пищи. Вышел на обширную лужайку. Увидел в траве кровавую капельку – ягода! Вкусная. Он ползал, собирая по ягодке, следом пытался жевать их невкусные, суховатые листья, но только ещё больше проголодался. Спазмы в желудке усилились, ему пришлось переждать их, прислонившись к узловатому, белому стволу в чёрных корявых рябинах.
Ему повезло не сразу, но повезло. При выходе с поляны он наткнулся на развилку дуба, совсем на уровне его лица. Не сказать, чтобы глупая птичка свила гнездо чересчур низко. Это он был очень высок. Серо-сизые катышки в крапинку сфокусировались не сразу. «Вот и пища!» В гнезде было три маленьких синих яичка. Не наешься, и даже червячка не заморишь. Тем не менее… Он сглотнул набежавшую слюну. Наверное, он проглотил бы их целиком, вместе со скорлупой.
Но едва он протянул руку к гнезду, как услышал пронзительный «фьюить-фьюить», в котором смешались ярость и отчаяние. И тут же его руку чувствительно клюнули. Он хотел схватить смутно различимую птичку – но получил ещё один укус. А затем поднялся истошный трезвон, свист, шелест крыльев. Пикирующие птицы казались взвивающимися тёмными молниями, и он, со своей слабостью, едва не заработал головокружение. Он втянул голову в плечи и быстрым, вороватым движением схватил одно яйцо.
И сразу на него начали наскакивать сверху птицы покрупнее. Скоро вокруг уже летала целая стайка, пикировала прямо на голову, он услышал угрожающее «карр!» - и поспешно ретировался. Яичко в стиснутых ладонях треснуло, и тошнотворная густая жижа потекла сквозь пальцы. Он прикрыл голову руками, оттолкнулся от ветки и побежал прочь. Птицы угомонились быстро. В чащу за ним никто не полез. «Дурные твари в этом лесу! Ревнивые! Да и он не лучше. Вот дурак! Испугался – а они его немочь почуяли. Надо было хватать их и сворачивать шеи. Потом испечь. Испечь? Ну да, добыть огонь и запалить костёр».
Легко сказать – добыть огонь. Ему ни разу не доводилось добывать огонь в лесу подручными средствами. Прежде он нисколько не задумывался о том, огонь добывался легко, очень легко, запросто, безо всяких раздумий. Но как это происходило – от процесса в голове ничего не осталось. Он шёл и шёл, проваливаясь в мох, карябаясь о сучки, спотыкаясь о лесины и пеньки. Потом левая нога, ушедшая в подушку мха, вдруг смачно «чпокнула», и он выругался. Вода! Бурая, затхлая. Даже не напьёшься. Начиналось болото. А болото лучше обойти.
Он попробовал пройти ещё сотню метров в выбранном направлении, и понял, что дальше ходу нет. Вернулся назад, по тем же кочкам и гниловатым стволикам, тщательно обходя гиблые бочажки и плывуны, покрытые обманчивым изумрудным мхом. Красиво, но несъедобно. Жаль.
Он повернул и пошёл по касательной к болоту. Ему пришлось забирать всё время влево, петляя по капризной кромке болота, и часа через два он запутался: идёт ли вперёд, или возвращается к месту, где нашёл сам себя. Определяться по мху – занятие ненадёжное. Он растет, как ему заблагорассудится, не думая о случайных путниках, и на юго-востоке, и на юго-западе. Значит, считай, путь его удлинился.
Вдруг ему пришло в голову, что вернее будет, если он станет ходить кругами вокруг того места, где очнулся. А как его отыскать? Он снова выругался. Голова билась о загадки, как рыба об лёд, а ноги шли, шли, шли. Болото давно сменилось обманчиво светлым осинником с подлеском из колючей и совершенно несъедобной по причине незрелости ежевики, потом – смешанным лесом, пересечённым ручьём. Он наконец-то напился, спустившись в овражек, по камням перебрался на другой берег, продрался сквозь папоротники, едва не наступил на змею, шарахнулся от дупла, где гудело и жужжало встревоженное осиное воинство.