Внезапно он насторожился: в глубине чащи, где-то справа, послышался долгий звук, походящий на стон. Через минуту звук повторился, уже ближе. Протяжный, с переходами, неприятный. Не иначе, волк. Почему волк? Потому что всплыло в памяти название зверя: волк. И норов: свирепый и голодный. Значит, волк и есть. А с волком лучше не связываться. И он, встряхнувшись и сосредоточившись, пошёл в противоположном от звука направлении как можно скорее, стараясь ступать по возможности тихо.
Это не помогло. Новый шорох прорвал тишину зарослей внезапно и поблизости, словно кто-то сделал резкий рывок или скачок. Это не птица. Это зверь. Тот самый. Который выл. Волк. От волка не спастись. Если зверь голоден, он непременно нападёт.
Он напрягся и приготовился принять бой, хотя это выглядело чрезвычайно глупо. Какой из него воин? Зато он примет свою гибель, как положено мужчине. Да и бежать здесь, собственно, некуда.
Наконец зверь вышел на поляну. Это был крупный сизо-серый экземпляр. Толстый, опущенный хвост. Почти что собака, только очень грозная. Волк ощерился – и он тоже ощерился. Волк скользнул вперёд, сверкнув очами – он тоже пригнулся, растопырив руки, и впился глазами в зверюгу, сверля её взглядом, вкладывая во взгляд страстное желание напугать, отогнать. И захрипел, имитируя звериный рёв.
Зверь вдруг сдавленно рыкнул, а скорее, хрюкнул, неподобающе волку, словно поперхнулся, и попятился. Потом заскулил жалобно, развернулся и рванул прочь, треща сучьями, не пытаясь даже двигаться бесшумно.
Он понял, что зверь испугался его. Почему? Неужто он так ужасен или отвратителен, что даже зверь не желает иметь с ним ничего общего? Или же он испугался того раскалённого паука, что плетёт паутину в его груди? Вот чудеса.
Как бы там ни было, надо продолжать движение. Движение – это жизнь.
Ему снова повезло. Лес начал редеть, появились вырубки, потом появилась просека – он вздохнул с надеждой и облегчением: значит, он двигался в верном направлении, в сторону жилья. Просека выведет его, если не к населённому пункту, то к лесничеству – наверняка.
Но прошло ещё не менее четырёх часов прежде, чем он куда-то вышел. Он успел получить два укуса от ос, изорвать фуфайку в клочья об ежевику, стереть кровавые пузыри на ногах везде, кажется, где только можно, в этих мерзких, жёстких башмаках. Если бы ему довелось шагать по полю то он, не задумываясь, сбросил бы эту гадость…
Единственное, что помогало ему идти, была заунывная, затейливая мелодия, которую он выводил дрожащим, охрипшим голосом. Она немного утишала жар в груди, успокаивала невесёлые мысли, ложилась на шаг размеренным и бодрящим аккомпанементом, помогая ему восстанавливать ритм после спотыкания или краткого отдыха. Мелодия вылетала изо рта как бы сама собой, и он решил до поры не вдаваться в размышления, откуда она взялась. Просто напевал – и всё.
Ближе к вечеру, еле волоча ноги, ободранный и грязный, он вышел к новой опушке, вдоль которой шла плотная проезжая грунтовая дорога. А вдалеке расстилалась волнистая равнина – с оврагами, перелесками, разделанными полями и покосами. На одной из обширных луговин паслись коровы – по всему, молодые, шалые телки. На поле копошился одинокий тракторок. Он едва подавил желание отогнать тёлку, чтобы наесться мяса. Ещё полчаса хода – и вынырнула деревня, длинно расположившаяся вдоль извилистой речушки. Он прибавил, сколько мог, ходу, хотя ноги уже отказывались идти. Деревня – это люди, еда, знание, наконец. Возможно, здесь он уяснит, откуда взялся в лесу, и что с ним стряслось. Возможно, он обязан именно этой деревне своим несчастьем. Но сначала он спустился к реке и тщательно, с наслаждением обмылся. Прохладная вода утихомирила зуд в волдырях и расчёсах, подарила ощущение свежести. Он растянулся на небольшом пляже, подставляя ноющее тело позднему солнышку. И то удивительно, как он смог столько времени блуждать, будучи истощённым? Значит, было у него когда-то и силы не мерено, и выносливости, и куража.
Подле аккуратного, вполне надёжного моста, он увидел раскидистый куст симпатичного растения, усыпанного сиреневыми цветками, жужжащего пчёлами и шмелями. Цветы показались смутно знакомыми. «Лиловейник?» Он засмеялся: «лиловейник» - это его собственное словотворчество. Как ещё называть цветок лилового цвета? Он наклонился и стал рвать букет из тёмно-лиловых, мрачноватых цветов. На всяком стебельке было по нескольку тяжёлых выпуклых сфер, каждая состояла из множества мелких трубочек-соцветий. И запах – пряно-терпкий, загадочный.