И старательно прячу от самой себя мысль, что Иваныч меня по какой-то другой причине позвал, и Ваньки у него нет в подсобке. Не хочу даже думать, что делать в таком случае… Реанимировать Тамару и тащить в полицию? Только такой вариант…
— Неправильно кидаешь, — слышу скрипучий голос старика, еще даже не заворачивая за угол, — надо за лезвие и этак снизу… Вот.
— Да я так и кинул… — недовольным тоном отзывается Ванька, а мне приходится придержаться за стену, чтоб перебороть внезапную дрожь ног. Нет, я была практически на сто процентов уверена, что он тут, но вот эти мизерные доли процента, что нет, сейчас по коленям и ударили…
Я стою, держась за стену и восстанавливая дыхание, слушаю, как переругиваются за углом Иваныч и Ванька, и пытаюсь найти в себе силы быть взрослой, разумной. Не вынестись, подобно фурии, к ребенку, не наорать на него от души, вымещая собственный стресс и ужас, оказывается, поглотивший практически с головой и только сейчас чуть-чуть отпускающий.
Боже… Он мне чужой, но переживаний уже столько, что впору пить что-то покрепче валерьянки, причем, на постоянной основе.
Как себя ощущают люди, у которых такое выкидывают их родные дети, даже представлять не хочется. Там либо постоянно на седативных сидят, либо бухают. Других вариантов, чтоб пережить все это дерьмо, не нахожу вообще.
Глава 12
Мое появление Ванька принимает стоически. Опускает уже поднятую для замаха руку с ножом, поворачивается к Иванычу. Выражения его глаз я не вижу, но, подозреваю, что ничего там хорошего нет.
Иваныч кряхтит и говорит слегка виновато:
— Сынок, ты все равно с ней бы встретился… Я только подтолкнул…
Ванька, судя по тяжкому вздоху, много чего хочет ответить, но сдерживается.
Я подхожу ближе, вообще не представляя, что буду говорить, как себя поведу. По-хорошему, его бы поругать, возможно, дать ремня. Но кто я такая, чтоб это делать? Чужая тетка…
Да и спугнуть можно. Один раз уже наругала, хорошо получилось? Вот то-то.
Ванька поднимает подбородок и смотрит мне в глаза, упрямо сжимает губы.
А мне внезапно становится так жаль его, маленького, бесконечно одинокого… И я делаю глупость, очевидную. Обнимаю. Просто обхватываю за плечи и прижимаю к груди. Почему-то это сейчас кажется правильным.
И жду, что меня вот-вот оттолкнут. Все же, мальчишка на редкость самостоятельный и свободолюбивый. Может не понять… Взбрыкнуть.
Но Ванька отбрасывает нож в сторону и неловко обхватывает меня за талию, жмется сильнее, сопит. Ощущается, что ему не особенно привычно вот так стоять, обниматься. И что он ужасно по этому тоскует.
Мне все жальче его, буквально до слез, но я мужественно сдерживаюсь, понимая, что вот только заплакать сейчас для полноты картины и не хватает. Да, эмоции прут, отходняк от бешеного утра, от которого, кажется, вставшие дыбом волосы еще не полностью на макушке улеглись. Легко впасть в это состояние. Но нельзя. Перехватываю неожиданно жесткий взгляд Иваныча, он едва заметно качает головой. И это помогает держаться.
Сглатываю сухой ком в горле и отстраняю от себя Ваньку.
— Ты мне опять наврал, свиненок? — говорю без наезда, грустно, и Ванькина моська морщится сконфуженно, — у вас еще в школе занятия…
— А ты откуда?.. — начинает он, потом просекает, кривится, — да бли-и-и-н…
— Ну, а что ты хочешь? — удивляюсь я, — ты пропал, на звонки не отвечаешь… Я волновалась… Мама твоя не сказала ничего, в полиции тоже не стали…
— Че? Че? — перебивает он меня, — ты в полицию, что ли, ходила еще?
— Ну… Да…
— Ой, ду-у-ура-а-а-а… — он садится на ветхий стул, который Иваныч приспособил себе под место для курения, обхватывает голову руками.
— Почему это дура? — возмущаюсь я, — и вообще… Чего обзываешься? Я волновалась…
— Имя мое сказала? — поднимает Ванька на меня злой взгляд.
И я киваю.
— Б… — он ругается, и прямо по-взрослому так!
Тут же получает затрещину от Иваныча, пока я онемело раскрываю рот. Ничего себе, десятилетний мальчик… Они сейчас все такие, что ли?
На затрещину Ванька не обижается, просто вскакивает и начинает метаться, то в подсобку к Иванычу за телефоном, то обратно, чтоб нож подобрать, тормозит возле меня, режет злым взглядом:
— Я сваливаю.
— Стой! Куда еще? — цепляю его за футболку, чтоб остановить, но он зло дергается, вырываясь.
— Подальше отсюда.
— Да почему? — выхожу я из себя, не понимая ровным счетом ничего.
— Потому что лучше быть в бегах, но живым, — рубит он, отходя на всякий случай подальше, чтоб не схватила.