— Если бы всё было так просто, — бурчу вслух, вспоминая, что расстаться, разорвать отношения, не так-то просто, если вы живёте по соседству, и пересекаетесь, даже не сговариваясь, минимум по два раза на неделе.
— Да всё просто, старик! — отозвался Макаревич, решив, очевидно, что я ответил на какие-то его слова, — Всё на самом деле просто!
Повернувшись ко мне, он, дирижируя погасшей сигаретой, принялся вещать о том, что многие вещи в мире только кажутся сложными, но на деле, если смотреть в самую суть…
… и через несколько минут мы, кажется, стали приятелями. Может быть, потому, что я, в общем-то, не спорил с ним, а просто ел, пил и кивал, думая о своём.
— Старик! Нам нужно выпить! — поведал Андрей, и мы выпили. Чуть-чуть!
А потом, так же по чуть-чуть, я выпил и с остальными, потихонечку вливаясь в компанию и отживая. Проблемы с Таней и вообще — проблемы, остались не то чтобы в прошлом, но где-то в стороне. А здесь и сейчас — вино, еда, голос Луи Армстронга, звучащий с пластинки, и, чёрт подери, не самая плохая компания!
— Миша! — окликнул меня Стас, — Как, не слабо́ Армстронга повторить?
Волосатый Слава уже вытащил откуда-то саксофон и продувает его, трогая клавиши.
— Легко! — отозвался то ли я, а то ли коньяк в моей крови. Начав было вспоминать, быстро запутался, и, взяв пластинку, пробежал глазами по названиям песен.
— Смогё́шь? — интересуюсь у Славы, в ответ кивок, и несколько секунд спустя саксофон начал петь, а чуть погодя подхватил и я…
— Go down Moses
Way down in Egypt land
Tell all Pharaoh to
Let my people go!
When Israel was in Egypt land…
Let my people go!
Oppressed so hard they could not stand…
Let my people go[viii]!
Ну и… всё! Можно сказать, что с этой песни и начался квартирник.
Личности здесь собрались сплошь творческие, и если не петь, то подпеть или подыграть может каждый, хотя и не сказать, что все — хорошо. У того же Макаревича голос такой… специфический, не каждому зайдёт. А сейчас он подросток и… вот совсем не заходит, но — не морщусь! Стараюсь, по крайней мере…
Песни… и разговоры, разговоры… Кто хочет — поёт, кто хочет — слушает, остальные — говорят каждый о своём.
В одном углу — о творчестве, в другом — о политике… школа и прочее — табу! Все — взрослые, все — одухотворённые, все — политизированные.
— «Радио Свобода», записал…
Слушают, что характерно, не столько разговоры о том, как всё плохо в Совке, сколько музыку, разговоры — фоном! Не все, далеко не все… но большинству — дай чуть-чуть свободы, как в Польше, Югославии или Чехословакии, и хватит. За глаза!
Кооперативное движение, западные лейблы в стране, возможность официально, без дурных препятствий, выезжать из страны, в том числе и на заработки, но…
… нельзя.
Почему тем же полякам, чехам, венграм и югославам всё это можно, а гражданам СССР — нет, знают, наверное, только сами кремлёвские старцы. Наверное.
Не в первый, и наверное, не в последний раз, приходит в голову мысль, что Союз можно было сохранить. Да, реформы, да…
… но не вышло, и, наверное, не очень-то и хотели, по крайней мере — там, наверху.
— Я окна открою! — крикнула Нина Баранова, — Очень уж накурено! Никто не против?
— Сейчас, — с прорезавшимся армянским акцентом сказал Ованес, тяжело вставая с дивана, — минуточку!
— Вот, — сообщил он, очень быстро вернувшись, — пледы, кому холодно!
С благодарностью кивнув, взял плед, а остальные — кто как, и Нина распахнула окна. Табачный дым медленно потянулся наружу, к бархатному покрывалу ночного неба, на котором мерцают редкие звёзды.
Музыкальное настроение отошло в сторонку, и только Макаревич что-то тихонечко наигрывает на гитаре для подруги, кажется, подбирая слова для песни. Остальные заговорили кто о чём, и как это бывает, наверное, только в СССР, разговор свернул на политику.
На слуху у всех недавнее восстание в Чехословакии, задавленная танками «Пражская Весна», и реакция на эти события в мире и в Союзе. Собственно, всё это очень свежо и для многих — болезненно.
Для меня тоже болезненно — одного из демонстрантов, Вадима Делоне, я знаю лично, так вот вышло. Не друг, не приятель… но знакомый, и притом из тех, кто мог бы стать другом. Если бы…
— … не понимаю, зачем? — кусает губы одна из девочек, вспоминая «Демонстрацию семерых[ix]» на Красной площади, — Ведь понятно же, что бессмысленно, что всё решено! Зачем⁈
— Рабство начинается с молчания, — отозвался я…