— Не убивайся, Серега! Саня? — прокурено басил мужик. — Еще отец народов, товарищ Сталин, говорил: дети за родителей не в ответе. Будет у тебя жена, будут и дети. Жена как Родина — настоящая одна. Давай–ка к нам, в рефрижераторное депо! Жизнь все одно с чистовика начинаешь. И фамилия подходящая для профессии! Радищев! — зубоскалил он.
Среди алкогольных паров в голове и цистерн с нефтью за окном Гена предъявил мне на полустанке пять серебристых вагонов и поведал про четыре холодильника и жилые немецкие отделения благоустроенной жизни на колесах. «Почтальон, что ли?» Мужик терпеливо втолковывал о высококвалифицированной профессии механика рефрижераторной секции, и я махнул рукой: все едино, куда и кем!
От долгих объяснений с родителями я отделался телеграммой. Четыре месяца отмаялся на курсах механиков и колесил по стране в длительных командировках, один на один со временем и уже прозрачными призраками Муравьевых. Детей избегал. Родителям не докучал. И до встречи с Ирой существовал вполне благополучно.
4
Дремотный оазис старого города — это мой микрорайон. Бетонные каньоны многоэтажек теснят шиферные мансарды частных домиков. Среди них мой дом с тенистой верандой, с плетеным креслом–качалкой, с садом, где лопухи перешли в наступление, — здесь, посреди окультуренных участков я играл в детстве, начитавшись пиратских одиссей. Зеленые волны дикого винограда, яблоневых, персиковых, абрикосовых насаждений, георгиновых клумб и розовых кустов поглотили аккуратные особняки вокруг. Пчелы трудолюбиво обслуживали этот рай земной, и от их неторопливого кружевного шитья на вуали воздуха тяжелели веки. Слепой дождь застучал по листьям и рассыпался в алмазную пыль. Стукнула щеколда калитки.
Я выпрямился в кресле. Под анфиладой виноградника по дорожке из белого кирпича ко мне шел мальчик с львятами на гольфах, женщина в модных по тем временам лосинах цвета вареной джинсы и псина, как ни в чем не бывало, трусившая, вывалив набок алый лоскут. Я не любил посторонних и недовольно поерзал в кресле: из парка я мог ретироваться от троицы, из собственного же дома — нет!
— Дождик! Приютите нас? — сказала гостья.
Малыш проворно запрыгнул по ступенькам и бойко ухватил меня за пояс халата.
— Что же вы бегаете от нас? — с обидой и иронией спросила женщина. — Мы вас хотели отблагодарить! — Она протянула книгу, и я приуныл.
— Борзыми не беру! — было отшутился я.
— Это ваша! — Женщина взошла на веранду и вернула мне том. Я выбрался из кресла, мягко, но решительно отстранив мальчика. — Вы спасли маленького принца и его друга, и теперь мы хотим ввести вас в круг избранных, показать чертоги горного короля! Но для этого нужно покинуть ваш дворец.
Я едва понял тарабарщину ее литературных и музыкальных аллюзий — очевидно, чтением Экзюпери и музыкой Грига женщина развивала воображение ребенка, — и приготовил вежливый отказ. Ее зрачки затуманила грусть доброго клоуна, не сумевшего рассмешить единственного зрителя. Мне стало жаль женщину.
— Хорошо! Я переоденусь, а вы располагайтесь!
Я подвинул им вазу с завитым париком винограда на желтой лысине дыни.
— Как вы нашли меня? — поинтересовался я на улице.
— Мы были соседями! — ответила Ира.
Мгновенно мое воображение нарисовало беседочку из детства, и я настороженно покосился на женщину. Она сообразила что–то похожее и недовольно помяла губами.
Память! Я забыл об этом толстовском дубе с огромным дуплом и коричневыми желудями, как гильзы, разбросанные тут и там после жестокого боя. Подступы к дубу закрывал венец диких акаций. Но вот я ступил на мозаику дрожавших теней от переслоений и колебаний листьев, втиснулся вслед за моими знакомыми под когтистый тоннель веток к подножию великана, и по ворчливому ручью из моего детства, в памяти, подпрыгивая на порожках, побежали наши с Ирой бумажные эскадры; возбужденно размахивая короткими ручками, в майке и берете, сосед, дядя Леня, ругал отца в респираторе и с баллоном химикатов для вредителей — он угрожал привлечь отца за гибель хоть одной жужелицы, — а мы, дети, прикрыв рты, прыскали смехом, а потом уплетали даровой мед под льстивые интонации соседки со злым пинчером Гошей на руках; другой сосед, дядя Андрей, в обруче света под навесом, потягивает домашнее вино, осторожно с гагаузским акцентом интересуется у отца местом слесаря на стекольном заводе, а мы с Ирой лакомимся черешней, корчим рожи, нас называют жених и невеста. Я вспомнил теплый запах ее волос на худеньком затылке и ощутил трепет наваждения: иногда, уединившись в тайнике, мы боялись взглянуть друг на дружку — воображение переносило нас в запретную беседку. И убегали…