– Она довела до конца разрушение тюрьмы. Нескольких человек я не смог отпустить. Они были глубоко порочны. Поэтому я избавился от них и только потом убрал запоры и двери. Но я медленно грокал этот город все то время, что мы здесь живем. Несколько самых плохих людей были не в тюрьме. Я ждал, составляя список, тщательно вес перепроверяя. Поэтому теперь, когда мы оставляем этот город, их больше нет в живых. Они рассоединены и отосланы к началу пути чтобы сделать новую попытку. Между прочим, грокинг помог Джил изменить свое отношение к рассоединению от щепетильности до приятия. Она наконец сумела грокнуть, что невозможно убить человека. То, что мы делаем, больше всего походит на действия рефери, разводящего увлекшихся боксеров.
– Ты не устал играть в Бога, мальчик?
Майк улыбнулся с неприкрытой радостью.
– Я есть Бог. Ты есть Бог… и любой подонок, которого я рассоединяю, тоже есть Бог. Джубал, говорят, что Бог видит каждую пичугу. Так оно и есть. Но по-английски точнее будет сказать, что Бог не может не заметить каждую пичугу, потому что и она есть Бог. И когда кошка хватает воробья, оба они есть Бог, несут Божьи помыслы.
Еще она машина пошла на посадку и исчезла. Джубал воздержался от комментариев.
– Скольких ты вывел сегодня из игры?
– Сотни четыре с половиной, я не считал. Это крупный город. Но через какое-то время он станет в высшей степени приличным. Мы, конечно, никого не собираемся исправлять. Наше учение вообще никого не исправляет. – Майк с несчастным видом поглядел на Джубала. – И вот о чем я должен спросить тебя, отец… Я боюсь, что я ввел в заблуждение наших братьев.
– Как это, Майк?
– Они слишком оптимистичны. Они видят, как хорошо работает мое учение в отношении них. Они знают, как они счастливы, сильны и здоровы, как глубоки их знания, как сильно они любят друг друга. А теперь они считают, что грокнули, будто достижение всем человечеством того же блаженства – всего лишь вопрос времени. Конечно, это будет не завтра, некоторые грокают, что даже две тысячи лет – всего лишь миг для подобной миссии, но будет неизбежно.
И я так сначала думал, Джубал. Я сделал все, чтобы они поверили в это. Но, Джубал, я упустил из виду ключевой момент: «Люди – не марсиане». Я делал эту ошибку снова и снова… поправлял себя, и ошибался опять. То, что действует на марсианина, не обязательно подействует на человека. Конечно, концептуальная логика, которая может быть выражена только на марсианском, подействует и на того и на другого. Логика инвариантна… но различны исходные данные. Поэтому различны и результаты.
Я не мог понять, почему, когда люди голодны, никто из них не вызывается добровольно пожертвовать собой, чтобы накормить остальных. На Марсе это естественный поступок… и высокая честь. Я не мог понять, почему люди так пекутся о детях. На Марсе наши две чудесные девчушки были бы выброшены за дверь, чтобы умереть, либо выжить… и девять из десяти нимф погибают в первый же сезон. Моя логика была верна, но я неверно понял исходные данные: здесь нет конкуренции между детьми. Это дело взрослых. А на Марсе нет конкуренции среди взрослых: они прошли отбор в детстве. Но, так или иначе, всегда имеют место конкуренция и отбор… иначе расу ждет закат. Позднее я начал грокать, что человеческая раса ни в чем не будет помогать мне.
Приоткрылась дверь, и Дюк, не заходя в комнату, спросил:
– Майк, ты и курсе, что творится снаружи? У отеля целая толпа.
– Я знаю, – отозвался Майк. – Скажи остальным, что ожидание еще не закончилось. – Он снова повернулся к Джубалу. – «Ты есть Бог». Это не просто фраза, наполненная радостью и счастьем. Это вызов… И бесстрашное, лишенное стыдливости принятие на себя персональной ответственности. – Он погрустнел. – Но я практически не смог это объяснить. Только очень немногие, те, кто с нами сейчас, наши водные братья, поняли меня и приняли горечь вместе со сладостью, встали и осушили эту чашу… грокнули. Другие, сотни и тысячи других, либо упорно относились к этому как к бесплатному дару, своего рода «обращению», либо попросту игнорировали. Что бы я ни говорил, они продолжали думать о Боге как о ком-то внешнем, кто жаждет прижать к груди каждого полоумного идиота и обеспечить ему безбедное существование. Точку зрения, что они сами должны заботиться о себе… что беды, которые они терпят, это результат их собственных поступков… они не могут или не желают принимать.
Человек с Марса покачал головой.
– Мои промахи так существенно перевешивают успехи, что я подумываю, не покажет ли полное гроканье, что я иду по неверному пути… что люди должны быть разобщены, ненавидя друг друга, постоянно воюя со всеми и сами с собой… просто для того, чтобы происходил отбор, свойственный любой расе. Ответь мне, отец. Ты должен ответить мне.
– Майк, черт бы тебя побрал, с чего ты взял, что я непогрешим?
– Может, я неправ. Но всякий раз, когда мне надо что-то узнать, ты говоришь мне это… и полнота всегда показывала, что ты говорил верно.
– Черт тебя побери, опять ты меня захваливаешь! Но вот что я тебе скажу, сынок. Ты всем вокруг твердишь, что никогда не стоит спешить. «Ожидание заполнится», как ты выражаешься.
– Это верно.
– Теперь ты нарушаешь собственное правило. Ты ждал недолго, совсем чуть-чуть по марсианским меркам – и уже плачешься мне в жилетку. Ты доказал, что твоя система действенна для малой группы людей… и я рад подтвердить это. Я никогда не видал таких счастливых, здоровых и радостных людей. Для такого ничтожного срока этого вполне достаточно. Приходи ко мне, когда у тебя будет в тысячу раз больше последователей, тогда и поговорим. Ну как?
– Ты говоришь верно, отец.
– Я еще не кончил. Ты боишься, что – поскольку тебе не удается убедить девяносто девять человек из ста – человечество не может обойтись без существующих зол, необходимых для отбора. Но, черт возьми, парень, ты способствуешь отбору: ведь те, которые не слушают тебя, оказываются в хвосте. Ты собираешься отменять деньги и собственность?
– Нет-нет! В Гнезде они не нужны нам, но…
– Как и в любой здоровой семье. Но вне дома без них не обойтись. Сэм говорил мне, что наши братья вместо того, чтобы сделаться не от мира сего, становятся весьма ловкими в бизнесе. Верно?