— Любой марсианин умеет это. Я сам это делал вчера.
— Может, они светятся в темноте?
— Нет. Ты видишь, слышишь и ощущаешь его. Это словно изображение в стереобаке, но отчетливое и прямо в мозгу. Но… Видишь ли, Джубал, на Марсе вообще глупо обсуждать подобный вопрос, но я понял, что на Земле все по-другому. Если бы ты видел рассоединение… смерть своего друга, потом ел его мясо, а потом увидел бы его дух, говорил бы с ним, касался бы его… Поверил бы ты тогда в духов?
— Ну, разве что в этом случае.
— Хороши. Здесь бы считалось галлюцинацией, если я верно грокнул, что мы слоняемся среди живых после рассоединения. Но на Марсе либо имеет место всепланетная галлюцинация, либо верно более простое объяснение. То, которому меня учили и в которое заставлял меня поверить весь мой опыт. Потому что на Марсе «духи» — наиболее сильная и многочисленная часть населения планеты. Те, кто еще жив, соединенные, рубят дрова и носят воду для Старших. Они их слуги.
Джубал кивнул.
— О'кей. Никогда не буду больше пытаться лицемерно забывать о бритве Оккама[68]. Хотя это и противоречит моему опыту, мой ограничен этой планеткой. Провинциален. Хорошо, сынок. Так ты боишься, что они могут разрушить Землю?
Майк покачал головой.
— Не совсем так. Я думаю… не грокаю, только полагаю… что они могут сделать одно из двух: либо разрушить планету, либо попробовать завоевать нас культурно, переделать нас по своему подобию.
— И тебя не тревожит, что они разрушат Землю? Забавный подход!
— Нет. Конечно, они могут сделать это. Видишь ли, по их меркам мы — сборище больных и калек. То, как мы ведем себя друг с другом, то, что мы не можем понять один другого, наша почти полная неспособность взаимного гроканья, наши войны, болезни, голод, жестокость… С их точки зрения мы душевнобольные. Я знаю. Поэтому я думаю, они могут уничтожить нас просто из милосердия. Но это только предположение: я-то не отношусь к Старшим. Но, Джубал, если они решат сделать это, пройдет… — Майк надолго задумался, — минимум пять сотен лет, скорее, даже пять тысяч, прежде чем они что-либо предпримут.
— Долгонько же нам ждать суда.
— Джубал, величайшее различие между двумя расами состоит в том, что марсиане никогда не спешат. Люди же — всегда. Марсиане предпочитают подумать лишнюю сотню-другую лет, чтобы увериться, что грокнули в полноте.
— В таком случае, сынок, стоит ли волноваться? Если через пять-десять столетий люди не смогут договориться со своими соседями, мы-то с тобой чем можем помочь? Хотя я думаю, они договорятся.
— Я тоже так грокаю, но не в полноте. Я говорил, что не это меня тревожит. Меня больше беспокоит второй вариант. Они могут прийти сюда, чтобы попробовать переделать нас. Джубал, они не смогут. Такая попытка убьет нас, причем смерть эта будет мучительна. Это было бы огромной неправильностью.
Джубал помолчал, прежде чем ответить.
— Но, сынок, разве не то же самое пытаешься сделать ты!
Майк поглядел на него с несчастным видом.
— Я с этого начал. Но сейчас я изменил свои намерения. Отец, я знаю, что ты был разочарован, когда я основал Церковь.
— Это твое дело, сынок.
— Да. Я должен грокнуть каждый узел сам… То же самое касается тебя… и любого другого. Ты есть Бог.
— Я не принимаю этой должности.
— Ты не можешь от этого отказаться. Ты есть Бог, и я есть Бог, и все, что грокает, есть Бог, и я есть все, чем я когда-либо был, что когда-либо видел, ощущал, испытывал. Я есть все, что я грокнул. Отец, я видел, в каком ужасном состоянии находится эта планета, и я грокнул, хотя и не полно, что я могу изменить ее. То, чему я должен был научить других, невозможно изучить в школах. Я был вынужден облечь это в форму религии, хотя это никакая не религия, и соблазнить рядового человека испробовать это самостоятельно, играя на его элементарном любопытстве. Частично все прошло так, как я задумывал. Учение так же доступно любому, как и мне, выросшему в марсианском гнезде. Наши братья научились (ты видел, ты разделил это) жить в мире и счастье, без слез, без ревности.
Одно это было триумфом. Деление на мужчин и женщин — это величайший дар из всех, что мы имеем. Романтическая физическая любовь может быть присуща только этой планете. Если это так, то Вселенная гораздо беднее, чем могла бы быть… и я смутно грокаю, что мы, кто есть Бог, сохраним это драгоценное открытие и разнесем его дальше. Соединение тел и единение душ, обоюдный восторг, процесс, в котором каждый и дает, и получает… на Марсе нет ничего даже отдаленно похожего, и я в полноте грокаю, что именно это — источник всего, что делает эту планету такой богатой и чудесной. И, Джубал, пока человек — мужчина ли, женщина ли — наслаждается этим сокровищем, купаясь в волнах обоюдного блаженства душ, соединенных так же тесно, как и тела, человек этот так же невинен, как если бы никогда не знал физической близости. Но я грокаю, что зря говорю тебе это: ты знаешь это сам. Твое нежелание довольствоваться чем-то меньшим доказывает это… И, кроме того, я имею прямое свидетельство. Ты грокаешь. Ты всегда грокал, не прибегая к языку. Доун сказала нам, что ты был так же глубоко в ее сознании, как и в теле.
68