А Елена, кончив танцевать, снова закурила, с жадностью втягивая дым. В этой жадности было что-то бабье, сильно ее старившее. Я хотел отнять сигарету, но она не отдала.
— Много куришь, — сказал я, — зубы посыпятся.
Она ответила в том смысле, что это все мура — только слово употребила грубей и грязней. Я проговорил невесело:
— Не нравишься ты мне, старуха.
— Вот видишь, а ему нравлюсь! — с вызовом ответила она. — Пошли чай пить.
И мы пошли пить чай.
В комнате Анюта резала торт, пластинки на проигрывателе меняла теперь Милка. А человек с мартышечьими ухватками уговаривал Милкиного мальчика добить графинчик…
Не Ленка мне не нравилась — как она могла мне не нравиться! Но давило происходящее с ней. Вот эта жадность к сигарете, небрезгливость к грязному слову, упрямое и злое лицо. И, конечно, же этот, с мартышечьими ухватками, хоть сейчас он, может быть, понимал Елену лучше меня.
Да и весь день рождения с торопливыми тостами и общим разбродом показался мне случайным и непрочным, словно распадающимся на глазах…
Милкин мальчик пить все же отказался, и лысоватый человечек вылил весь остаток водки в свой стакан — вышло как раз до края.
— Чтоб водка на столе осталась, — приговаривал он, — я такого греха на душу не возьму.
Елена подошла к нему и мягко положила руку на плечо.
— Не надо, а? — попросила она негромко. — Опять печень болеть будет.
— Да у нас в Полярном крае литр за водку не считают, — ответил он прибауткой, но с пьяным упорством в голосе.
— Тогда давай вместе, — сказала Ленка весело и быстрым, ловким движением вылила две трети водки в свой стакан. — За мир во всем мире!
Они чокнулись, выпили, и она, отвернувшись, передернулась от отвращения. Однако тут же вновь улыбнулась и поцеловала его дружески в плохо выбритую щеку.
Это для меня он был мартышка. Но для себя-то человек! И, как всякий человек, нуждался в понимании и заботе, в руке и дыхании близкого существа.
Но почему именно Елене выпала при нем эта роль?..
Кстати, через неделю мне пришлось взглянуть на Ленкин день рождения малость по-иному, когда знакомый еще по школе парень, ныне актер и довольно известный эстрадный певец, позвал на промежуточный юбилей: тридцать пять лет.
Торжество состоялось в «Праге», в небольшом зальчике. Стол был на двадцать персон, и сидело за ним ровно двадцать персон, словно не стол подбирали по гостям, а, наоборот, гостей по габаритам стола. Кого-то из пришедших я знал, с кем-то познакомился, про кого-то спросил хозяина.
Из старых наших приятелей не было никого.
Постепенно проявилась общая картина.
На юбилей были званы руководители театра, но не того, в котором он работал, а другого, в который как раз сейчас переходил. Кроме того — режиссеры радио и телевидения, бравшие его на запись, критики, хвалившие его или не хвалившие, но могущие похвалить. Кроме того — председатель жилкооператива. Кроме того — известный закройщик. Кроме того — влиятельный товарищ из Москонцерта. Кроме того — композитор, писавший юбиляру песенки. Кроме того — гинеколог, ценный человек, мало ли, что в жизни бывает.
Стол, как тарелка мухами, был обсажен нужными людьми. Просто приятель был я один, да и то вдруг усомнился: а может, тоже нужный? Все же в газетах подвизаюсь…
Один знакомый называет нужных людей «нужниками». Злое сокращение и некрасивое, но что-то в нем есть.
Тосты говорились продуманные и круглые.
Все это походило на юбилей фирмы с приветствиями от смежных организаций. Даже странным казалось, что выступают без бумажки.
Я решил досмотреть это мероприятие до конца — из профессионального интереса. Но ораторы повторялись, стало скучно и совсем уж противно.
Я ушел.
У Елены хоть «нужников» не было…
А вскоре я узнал про Ленку кое-что, очень меня порадовавшее.
В одной компании я случайно столкнулся с ее телевизионным режиссером. Слово за слово, обнаружилась пара общих приятелей, и по московскому обыкновению разговорились, будто век знакомы.
Парню было тридцать с чем-нибудь, замшевая курточка, вежливый голос, бородка — обычный служащий интеллигент.
Я помянул про Елену как бы между прочим, просто к слову пришлось, вроде бы даже имя не сразу вспомнил — хотелось услышать подлинное, непредвзятое мнение.
Реакция была мгновенная: парень просветлел и оживился.
— А-а! — сказал он и заулыбался. — Хороший человек.
Я сделал удивленное лицо:
— Да? А чем именно?
— Вообще — хороший, — сказал он.
— Дело знает?
— Даже не в этом суть. — Он опять улыбнулся и поискал фразу: — Понимаете, работа нервная, сволочная, а сволочью становиться не хочется. Так вот, пока она у меня ассистент — не стану. У нас ведь как — дергаемся, друг на друга рычим. Редактор гнет свое, я — свое, у актера, естественно, свой интерес. Спешка, нервы — и каждый тянет одеяло на себя. А она понимает сразу всех. И… Как бы это сформулировать… самим фактом своего присутствия не дает морально распускаться. Каждый за себя, а она — за всех.