Достав бумагу, я написала всего два слова. Объяснять, почему я ухожу, было бессмысленно, ведь любое слово только подстегнет Альберта к поискам меня. Поэтому, подумав, добавила к записке еще два. Пусть уж лучше считает меня стервой — может, так ему будет легче.
Медлить нельзя, еще чуть-чуть, и я передумаю, а передумывать мне нельзя.
Оставив на столе записку, пошла в комнату Баса.
— Эй, соня, вставай, — ткнула я пальцем в бок безбожно храпящего кота.
— Мау-у? — обиженно уставился тот на меня сонными глазами.
— Мы уходим.
— Куда-а-а? — кот продолжал удивленно пялиться на меня, пока я рылась в шкафу.
— К тебе домой, — сумки были готовы еще месяц назад, как и шлейка для их крепления на Басе.
— А ра-а-азве мы не до-о-ома?
— Басик, солнце, мы сбегаем. Усек?
— Не-е-ет. А заче-е-ем?
— Так надо, — я плюхнула сумки сверху на кота. — Встань, застегнуть надо.
— Заче-е-ем?
— Затем! — психанула я. — Выберемся за город — объясню. А сейчас, милый мой, будь так добр, дай мне на тебя забраться и вынеси меня из этого города так, чтобы ни одна зараза ничего не заподозрила.
Все же кот у меня умница, хоть ничего и не понял, но скользнул из окна как тень и неслышно понесся по крышам домов.
Остановиться сразу за городом Басу я не позволила. В первый день нам надо было уйти как можно дальше. Бас все еще не понимал, зачем мне так срочно понадобилась его родина, и почему я требую избегать дорог и поселений, но не перечил.
В гостиной жрицы Благословения.
Закрыть глаза, глубоко вдохнуть и медленно досчитать до десяти. Так делала она, когда их стычки грозили перерасти во что-то большее. Один. После этого она всегда резко менялась. Два. Не всегда в лучшую сторону. Три. Во всяком случае, для него. Четыре. Ее месть всегда была особо вычурной. Пять. И не только месть. Шесть. Она всегда была непредсказуемой. Семь. Слишком живой. Восемь. Захватывающей. Девять. Как глоток родниковой воды в полуденную жару. Десять.
Альберт открыл глаза.
Сейчас самым главным было успокоиться и вернуть хладнокровие. Альберт собрался сесть, но с удивлением обнаружил, что сесть некуда. От мебели остались только щепки и обгоревшие головешки. Когда он успел это сотворить?
— Актан, — услышал Альберт и повернулся. В покосившемся дверном проеме (разбитая дверь валялась в коридоре) стоял Грег. — Что случилось?
Альберт молча протянул ему записку.
— Прости. Крылья, — прочитал вслух Грег, а Альберт почувствовал, как от произнесенных слов его снова словно пронзает ледяная струна. — Что это значит?
— Вчера я сделал Яне предложение, — Альберт медленно выдохнул, стараясь успокоить вновь накатывающую на него ярость смешанную с отчаяньем, — и как видишь, ни ее, ни этого чертового болтливого кота нет, зато есть записка из двух слов.
— Актан, следуй за мной, — сухим голосом произнес Грег и вышел из комнаты.
Альберт нервно дернулся от произнесенного имени, ведь они сейчас были не на задании, но реакции, за десятилетия буквально въевшиеся в подкорку, говорили об одном — подчинись. Что бы ни случилось, в любой ситуации руководство автоматически переходит к более холодному рассудку. Поэтому, откинув всякие сомнения, Альберт последовал за старым другом.
Они спустились в комнату Грега на первом этаже. Как начальник охраны, теперь уже непонятно, кого больше — самого Альберта или Яны, тот всегда имел право на отдельную комнату. Поэтому такая комната существовала не только во всех домах Альберта, но и в храме.
Зайдя в комнату, Грег сразу направился к шкафу и, хорошенько погремев, выудил оттуда пузатую бутыль. Налив тягучей зеленой жидкости в два стакана, один полный он пододвинул к герцогу, второй, наполненный на треть, выпил сам.
— Что это? — с подозрением глядя на зелень, спросил Альберт.
— Успокоительное, — скривившись, ответил Грег, поставив пустой стакан на стол и убирая бутыль обратно в шкаф. — Когда ты Янку на нас впервые оставил, только этим и спасался. Эмоции убирает начисто, а голова становится ясной как в солнечный день. Одна знакомая ведьма делает, правда, и дерет семь шкур, но оно того стоит. Пей!
Альберт послушно выпил. Зелье было невероятно терпким и горьким, в какой-то момент Альберту показалось, что он задыхается и одновременно проваливается в пропасть. Но спустя мгновение голова действительно стала совершенно ясной. От прежней ярости осталось лишь смутное понимание неправильности всего происходящего.