Вместо того чтобы принять невинное слово старшины, как надлежит скромной дивчине, Орина вся покраснела от оскорбления и обиды.
- По экономиям ходила, отцовскую аренду отрабатывала, и тут придется? - сквозь слезы промолвила она и с плачем выбежала из горницы.
Навек осрамила родителей. Иван Чумак попросил прощения у старшины, обещал отцовской рукой проучить дочку, выбить из нее дурь.
Старшина и так знал - не по своей воле замуж идет девка, оттого и бунтует.
Вот и пришли к согласию Чумак со старшиной, отчего, казалось, вся хата повеселела. Даже на душе полегчало. Не чужой человек теперь Чумак старшине, не какая-то там обычная податная душа! На короткой ноге теперь Чумак со старшиной. Говорил как равный с равным.
На следующий же день Лукия с праздничным чувством в душе понесла в Лебедин шить теплую кофту дочери, не простую черкасиновую или ситцевую, а ламбоковую. Наказывала портному, чтобы сшил просторную, с длинными полами.
- Это на что? - возражала Орина.
- Потом узнаешь, - строго ответила мать.
Видно, невдомек дочери. А смысл такой - появится дитя, так завернуть в полы.
Вслед за отцом навестить невесту решил Яков. Надо было задобрить Чумаков, а при удаче поговорить с Ориной.
Надо сказать, что Чумаки люди бывалые, знали, как держаться со знатным зятем. Приветливо встретили дорогого гостя. Впрочем, угощать не стали. Расспросив о здоровье паниматки, сестры, Лукия вдруг вспомнила, что ей нужно навестить больную соседку. А Чумаку понадобилось задать коням овса. Ушли из хаты.
Небезопасно, правда, и покидать молодых, того и гляди, дочь нагрубит Якову, наговорит чего-нибудь худого, как давеча свекру. Однако кто не знает, что при родителях язык вообще связан.
Яков остался наедине с Ориной, которую скоро запряжет... Плотоядно разглядывал он круглые девичьи плечи, налитые груди своей будущей жены. Помутилось у него в голове, и сердце гулко забилось. Такого с ним еще не бывало. Это не на посиделках, где можно было как угодно с девушкой держаться. К тому же Орина не просто дивчина, а невеста, нареченная, в воскресенье они должны повенчаться.
Орина, молчаливая, хмурая, по девичьему обычаю вышивала на полотне.
Кто его знает, как девушку развлечь, чтобы оставить по себе добрую память, чтобы забылись все неприятности, которые произошли на посиделках. Мало ли недругов у Якова, что старались его охулить. Павло первый рад был его высмеять.
Не каждый, известно, сможет вызвать хотя бы на разговор дивчину, не говоря уже о том, чтобы развеселить ее, если девушка закусила губы, никак не оторвется от полотна.
После долгого раздумья Яков, взглянув в окно, проговорил:
- Завтра будет снег...
- Может, и будет, - нехотя отвечала девушка.
На этом разговор оборвался, снова наступила нудная тишина. Что было Якову делать? Он не нашелся, что сказать, а дивчина, должно быть нарочно, не начинает сама разговора, проверяет его, что ли?
Несмелым Яков, правда, никогда не был, однако бывают случаи в жизни, когда человек дуреет, голова словно набита паклей и язык еле ворочается. Наконец Яков таки надумал.
- А теперь ваша собака меня не кусает, - с облегчением сказал он.
На этот раз - удивительная вещь! - девушка ничего не ответила, наверное, не нашлась что сказать, застенчивая какая-то.
Орине стало не по себе, и она ни с того ни с сего дала Якову в руки полотнище. Яков как взял это вышивание, как начал рассматривать, начал любоваться - не зная, что с ним делать, - лучше бы ему сквозь землю провалиться.
Потом он принялся то напяливать, то снимать свою сивую, островерхую косматую шапку (чудесные шапки шьют в Зинькове!), посматривал в окно, ерзал на лавке... Неожиданная мысль пришла ему в голову, и он спросил:
- А ваш кабан не привередлив?
На этот раз девушка не смолчала:
- Яков, а не пора ли тебе домой?
- И в самом деле. - Яков напялил шапку, подался из хаты и, выйдя за порог, будто на свет родился. До чего душная хата и привередливая дивчина! Даже упарился, пока там сидел. Легче было бы навоз нагружать или пеньки корчевать. Вот и разбери, как держать себя с дивчиной. И что дивчине нужно...
Яков брел домой с плохим чувством. Нелегко будет, девка, справиться с тобой! Однако Яков знал: как бы девушка ни ворожила - не будет по ее.
Вернулись в хату родители, не могли ничего понять. Хоть бы слово вырвать у дочки.
- Ты хоть пристойно себя держала с женихом? - строго спросила мать.
- Пристойно, - невнятно ответила дочь. Что могла она добавить к тому, что уже говорила? Лишний раз убедилась, какой олух этот Яков.
"Вероятно, поговорила дочь с женихом по душе", - решила мать, поглядев на хмурое лицо девушки. Видно, дочь скрытничает - девичья стыдливость.
Чумаки были довольны.
И отныне Яков считает негожим горланить да выплясывать по улице, прошли беспечные дни, озабоченный парень поверяет звездам свои печали.
Ой, не видно Шкарупiвки,
Самi видно верби.
Туди мою голiвоньку
Щовечора верне...
Не выходит из головы дивчина, сердце у парня разрывается...
10
Приближались бурные свадебные дни, заботы и тревоги насели на Чумаков. Кого отрядить с приданым к Калиткам? Нужно взять таких людей, чтобы сумели показать товар лицом. Кто не знает сложности этих дел? Иной раз бывает столько добра, что даже сани трещат, да поставь неопытных людей, которые не умеют ни похвалить, ни выставить все в лучшем виде, - и пошла гулять по селу злоязычная молва: батько скупой, пожалел добра за дочерью. Бывает иногда наоборот: по одной одежине на санях, а разговору, а славы! Зная, что в таком важном деле нужны надежные люди, Чумак пригласил Грицка Хрина. А тот уже уговорил Захара.
Захар сначала и мялся и отказывался - разве ж не известно, как сын переживает разлуку с Ориной?
- Впервой, что ли? Мало ли разлучают? Одна разве дивчина на селе? убеждал Грицко Хрин.
А тут перед глазами великий соблазн... Захар с Хрином приметные люди! И сколько будет разговоров, магарычей! Кто откажется от того, чтобы прополоскать душу? Захар махнул рукой...
И теперь он восседал в Чумаковой хате, где собрался совет.
- Мы уж не ударим лицом в грязь! - заверяет Грицко Хрин, поглаживая усы.
- Доставим в самом лучшем виде, - заверяет, в свою очередь, Захар, расправляя бороду.
По всему видно, что соседи готовы услужить Чумаку. Притом выяснилось, что Грицко Хрин даже родич Чумакам, по деду - кому же и поручить такое важное дело, как не ему! Ну, а Захар за компанию... Не обошлось без того, чтобы и на столе не было кое-что поставлено.
Захар подает мысль... Кто не знает важной, зажиточной семьи Калиток? Заносчивой да всех осуждающей? Чванливой и бранчливой?.. Тут и Захар спохватился, что перешел меру, - как-никак, Калитка теперь родич Чумакам. А все же надо так доставить приданое, чтобы не было нареканий. Иной, смотришь, возьмется, чтобы чарку выпить, а потом сраму не оберешься...
В это время прибыли посланцы от жениха - румяные лица, бороды намерзли, - поздоровались. Жених просил узнать: сколько саней прислать под добро?
Лукия сажает гостей к столу, потчует, упрашивает откушать со всеми.
Чумак колеблется, мнется.
- Четверо, - отвечает.
- Что? Четверо? - удивляется Грицко Хрин. - И пяти не хватит...
- Пять? - поражается Захар. - Вы что, смеетесь? Хватит ли шести?
Грицко Хрин:
- У Чумака добра найдется...
Захар:
- Разве он пожалеет для двора Калитки?
Грицко:
- За такой дочкой?
Чумак оторопел. Страх берет человека. Он предостерегающе поглядывает на соседей, которые хотят услужить таким опасным способом. Зачем целых шесть саней? Разве будет у него столько добра? Не думают ли они выставить Чумака на посмешище?
Однако Грицко и Захара не надо учить. Они знают, что нужно делать, наказывают завтра доставить шесть саней...
Сами хозяева, да и посланцы были поражены.
С усмешкой на пухлых лицах посланцы даже выразили недоумение: