Захар теперь другими глазами смотрит на свет, он не надеется на бога, разбирается в общественных делах, знает, что такое "эксплотация", "лиригия", да все же приходится отрабатывать Калитке и Харитоненке, хоть сын в экономии работает... А это еще больше угнетает человека. Легко тому, кто ничего не знает не ведает, вот хоть бы жене... Захару теперь ясно, как тучи ходят, как с людей подати сдирают... А еще надо просить у Калитки веялку, да еще обмолотить хлеб тоже за отработку.
Неутомимо, плавно ходит коса, звенит по стерне...
Зашло солнце, люди начинали сволакивать снопы и уже к ночи возвращались домой.
Веет восточный ветер, колышет коноплю, обивает цвет. Густой запах дурманит голову, а хилая желтолицая женщина с туго повязанным лбом вырывает в зеленой гуще стебли... От этой конопли Татьяна даже угорела. Заняла у Калиток муки за отработку, два дня вязала. Теперь же Ганна договорилась убирать посконь, а то уже отцветает... А потом придется еще копать картофель. Да, сухое лето выдалось, земля засохла, не вырвешь стебля, уже рука онемела, одубела, пальцы ломит, Татьяна натерла до пузырей ладони... Если б дождь пошел, отошла бы земля, рвать было бы легче. Не с ее здоровьем собирать коноплю - голова болит, тошнит, дышать тяжело. Но надо стараться, чтобы убрать побольше, потому что в следующий раз Ганна не позовет, не одолжит, работы не даст, а в экономию далеко идти. Надо тянуться, чтобы заслужить хозяйскую ласку...
Парни сидели за околицей, на кургане. Бескрайние панские стерни раскинулись перед глазами. Белесый, понурый Тимофей Заброда выкладывал Павлу свои беды, свои жалобы...
Еще ночь, но Мамай уже будит: "Волы, хлопче, готовы? Вставай, хлопче, вставай! Со спанья не купишь коня!"
Там и сна-то горсточка, куриная вошь обсыплет, мелкая, как мак, посечет тело - горит, свербит. Сеновал на замке, в овечьем хлеву парно, ночь душная, исходишь потом, пыль спирает дыхание, а тут же и куры...
Волы крупные, не достанешь до рогов, в поле встретишь рассвет и сумерки. Днем косишь, а к ночи все снопы должны быть в копнах. На сноп упал - передремал. Чесноком хлеб натрешь, целый день косой режешь - и всегда ты бездельник. Мамай бегает, мечется, запыхавшийся, потный, в плисовые его штаны влезет пудов семь пшеницы, он разрывается между полем, лавкой и ветряком. Когда ветер сильный, Мамай сто мешков за день смелет, сто ковшей зерна наберет, да так набирает ковш, что в рукав насыплется...
Что может Павло посоветовать парню? Пусть бросает Мамая, наймется в экономию, на хозяина никогда не наработаешься...
"Неутешительный выбор", - думает Тимофей и спрашивает:
- Одежда своя?
- А что, тебе хозяин золотого теленка дает?
- Безотказно и тут и там работай...
- Проработаешь день, хоть ночь свободная... В компании веселее, товарищи, песни, разговоры о том, как люди думают добиться лучшей жизни.
- А куда денешься на зиму? Кто тебя возьмет? У отца все продано за недоимки, семья расползлась по чужим людям. Каждый хозяин нанимает батрака с лета.
Задумчивые серые глаза неподвижно смотрят в неизвестную даль...
- Пойти бы в Таврию, там, ходят слухи, дают куренка на двоих... Заработать денег, жениться...
Заветная мысль засела в голове.
Перед глазами возникали большие скирды, красные крыши экономий, тихие панские гнезда, укрытые в густых деревах.
Потрескавшиеся губы скривились, глаза наполнились слезами.
- А!.. Поджечь, чтобы с треском, чтобы все прахом пошло! - выкрикнул батрак и ожесточенно махнул рукой.
22
Всю дорогу ехали молча. Реденькая стерня, тощие копны приводили в уныние. Узкая дорога вконец разболтана, с выбоинами, толстым слоем лежит на ней пыль, навертывается на колеса. Веет полевой ветер, густая пелена стелется вслед, возы порассыхались, дребезжат...
Каштановые кони бегут бодро, глохнет грохот заднего воза. Парень дергает вожжами, староста Мороз вынимает изо рта люльку, кричит на сына, чтобы не загонял лошадей, гарба* болтается. Сын настораживает ухо одинокий коняга сиротливо трусит позади, дребезжит гарба. Парень снова натягивает вожжи, и снова стихает грохот заднего воза. Дорога длинная, нудная - арендованная земля от села за семь верст, два раза вряд ли обернешься. Когда кони бегут быстро, хоть какое-нибудь развлечение Василю, он далеко отрывается от задних, что думают нагнать хозяйский воз. Лука Евсеевич попыхивает своей трубкой и не оборачивается, солнце палит, юфтевые сапоги парят ноги, в голове ползут ленивые мысли: если бы следом ехал хозяин, неужели староста не остановил бы коней, не пересел, не закурил, не поговорил бы с соседом?
_______________
* Г а р б а - телега для возки соломы или сена с установленными по бокам двумя лестницами.
Длинные потрескавшиеся ноги болтаются, свисая с воза, солнце обжигает костлявую грудь. Захар уставился глазами на стерню - сколько мыслей и воспоминаний навевает дорога! Павло, вырвавшийся из экономии на один день, чтобы помочь отцу привезти с поля снопы, правит лошадью и посмеивается над ухищрениями хозяйского сына. Он не очень спешит даже тогда, когда передний воз совсем останавливается, словно поджидает его. Хозяйская спесь! Потом в селе Старостин сын со всякими прикрасами будет рассказывать, как Павло гнался за ним на своей кляче.
Тем временем Павло думает о своем... В субботу поденщицы приходят на воскресенье домой. Сестра Маланка завязала в платок каши для матери выпросила у кухарки, варившей обед для сезонников, да еще и галушек прихватила. То же сделала и Одарка. Увидал Пугач, что девушки идут с узелками, остановил, размотал, раскидал кашу по дороге. Девушки пришли домой в слезах. Павла жгла досада на взбесившегося панского пса, который издевается над поденщиками, выслуживается перед экономом. Он задумал проучить надсмотрщика, два ясеня на краю села давно не выходят из его головы...
Павло удивился: передняя гарба стоит на месте, люди слезли, топчутся на дороге - ждут ли их или что-нибудь случилось? Засмотрелись, задумались Захар с Павлом и не заметили - перед ними раскинулось черное поле, узкая полоска пахоты перерезала дорогу. Крестьянские копны еще стояли в поле, еще по стерне ходит скот, а Харитоненко уже пашет, сеет! Заблаговременно обрабатывает поле. Захар знает - пашня на солнце подгорает, запекается, сохнут сорняки. Хоть и ученые люди распоряжаются на полях Харитоненки, ну, а если будет затяжная теплая осень да пойдет хлеб в стрелку, что тогда?
Лука Евсеевич растерянно смотрит то на пашню, то на Захара, словно давно его ждет, ищет его совета - вот так неожиданность, вот так несчастье! Он хлопает себя руками по полам. Захар сочувственно смотрит на старосту, - одни у них теперь мысли и желания. Узкая черная полоса прорезает дорогу, а копны селян, арендованные земли близехонько. Люди ломают головы, боятся шаг ступить, словно дальше пропасть. Извечная досада рвется из груди... "Придется назад поворачивать", - нерешительно раздумывает вслух Захар. Лука Евсеевич багровеет: куда назад? Пусть ему ноги назад вывернет! Это - Харитоненке. Десять верст крюку давать, объезжать, когда поле - рукой подать? Коней мучить, переводить напрасно время? Донельзя распалился, рассердился староста, пустился ругать Харитоненку: душитель проклятый, паук, угнетатель, народным трудом богатеет. Сколько лет тянет с села за аренду, за пастбище и все мало? Да с одного ли села? Ненасытная утроба! Чтоб его черти взяли и кости выкинули на том свете!..
Грудь старосты тяжело ходит, глаза налились кровью, гневом пылает заросшее щетиной лицо, так что даже Захар оробел перед таким бурным гневом. Точно давние друзья, стоят они рядышком, советуются и ничего не могут придумать. В эту минуту Захар почувствовал в старосте, пожалуй, истинного союзника против Харитоненки, всего панского племени! Всех допекли, проклятые! Запахал пан дорогу, чтоб ему свет запахало, теперь возвращайся, объезжай по взгорью на десять верст. Кабы люди знали, кто бы стал брать эту аренду?