Тут Орина свое слово вставила. Отец ее тоже такой... Посмей только при нем против царя и бога!
Маланка удивлялась: как смело, свободно разговаривает Орина с мужиками. Грицко Хрин свидетельствует: Чумаку хоть кол на голове теши - он будет твердить свое. Упрямый. По мнению Захара, люди еще не собрались с силами, несмелые, они и старшину боятся. Калитка медаль наденет - замри! Верно говорит Юрий Иванович: за свободой не с поклонами ходят, не просят, ее силой берут. Пусть будет наукой для нас царская расправа над русским народом.
- Царь хотел запугать революцию! - вставил свое слово Павло, который, как младший, больше молчал, слушал. - Но народ не запугаешь!
Мать знала и горевала: нет у хлопца страха, отчаянный, пропадет, погубит себя.
Нарожный обнял Павла за плечи:
- Правильно, хлопче, не запугали!
В Петербурге, Харькове рабочие гасят огни в топках, останавливают заводы, выходят на улицу с красными знаменами, сражаются с казаками за свободу, за восьмичасовой рабочий день, за народную власть.
Юрий Иванович назвал много таких городов, о которых не слышали, не знали и не могли запомнить. По всей стране поднимается народ: в Севастополе горит арсенал, прокатились забастовки в Москве, в Варшаве, в Баку, Одессе, Киеве...
Необычайные дела совершаются вокруг, будят мысли, женское сердце охватывается состраданием ко всем обездоленным. Кабы не любовь, звездой светившая в ночи, Орина пропала бы совсем у Калиток. Павло, как мог, подбадривал, подавал через брата и сестру весточки, не дал упасть духом. Не одна ли у всех горькая доля? Теперь Орина и, может быть, каждый в этой хате знает, что делать... Не покоряться лиху, раскрывать людям глаза.
И дед Ивко прослезился от волнения - дорогого гостя бог послал... Совсем было душа затмилась...
От внимательного глаза Татьяны не укрылось, что у Нарожного, может быть, нет и запасной сорочки для перемены - кто знает, с каких пор скитается он. Татьяна пошепталась с дочерью, открыла сундук, достала новую полотняную сорочку Захара - сама пряла, белила, шила - не наденет ли ее Нарожный? Старая-то уж заносилась... Мастер мнется, смущается, дед Ивко строго приказывает мастеру слушаться сноху, и Нарожный покоряется. Так. В самую пору пришлась. Захар не без гордости поводил глазами - с какими людьми он знается! А Татьяна советовалась с дочерью: какого бы гостинца дать Нарожному на дорогу? Долго суетились, перебирали все запасы и ничего не могли придумать: сушеных лесных груш он, вероятно, не возьмет? Обе опечалились...
Нарожный советует сбираться своим кругом, шить, прясть, и... учить уму-разуму людей... Только нужно быть осторожными...
Тут Грицко Хрин, как человек бывалый, видимо, хорошо разбирающийся в тайных делах, спросил мастера, есть ли у него газета "Вперед"?
Юрий Иванович усмехнулся, кивнул головой - он принес им немало книг, листовок, газет. Будет что читать и раздавать по селам.
Небольшая книжечка обращалась к сельской бедноте, давала ответ на все жгучие сельские думы, заботы, надежды - проясняла людям свет. Снова начались разговоры за столом о сельских нуждах.
Надо, чтобы подати платили богачи, а бедняка совсем освободить. Кто будет возражать против этого? Надо, чтобы на селе правили сельские комитеты. Книжечка выводила людей на светлый путь. За разговором просидели до третьих петухов. Скоро придет время, - наставлял Юрий Иванович, - когда каждое село, каждый крестьянин должны будут сказать свое слово. На сельских волостных сходках надо выносить приговоры о разделе панской земли, передавать об этом из села в село, из уезда в уезд.
Не давать новобранцев, не платить податей, не подчиняться властям, чтобы во всем отказывали.
Павло перебирал листовки, складывал их и радовался - в самую пору. Снова заговорил непонятными для женщин словами. Захар, Грицко, может быть, все это знают, а Татьяна и Маланка с Ориной довольно неловко чувствовали себя, хлопали глазами. Орина решила наедине расспросить Павла, о чем он говорил.
- А кто же начнет? - шепотом спросил Захар, и все насторожились. - То есть восстание...
Можно было думать, что Захар готов хоть завтра.
Нарожный пристально посмотрел на Захара, остудил его:
- Поодиночке перебьют... Надо собирать силу.
Объединяться селами, городами. Царизм у всех в печенках сидит, всем невмоготу - русским, украинцам, белорусам, полякам, грузинам.
Не вспомнить всего, что было переговорено в эту ночь.
Каждый затвердил одно:
- Надо собирать силу.
Отныне хата Захара, закопченная, ветхая хата, приобрела особое значение в селе, и это почувствовали все, кто здесь находился. И еще почувствовали - не последние они теперь люди.
8
- Брови чешутся - кто-то хвалит, - сказала красавица Одарка.
Жужжат прялки, струятся нитки, девушки прядут на посиделках. Томятся, с натугой выгибаются, распрямляются, а песни и думы складываются все на один лад - хотят меня молодую за немилого отдать.
Подошло время свадеб, у каждой душа не на месте, голова туманится, где-то блуждает девичья доля, злая или счастливая, кого-то встретит она?.. Мало ли насмотрелись, мало ли нагоревались. Безотрадное зрелище у каждой перед глазами - не одна молодая жизнь загублена, за немилого приневолена...
"...О чем ты думала, подруга, когда сваты сидели?" - "Да я думала, подруженьки, что не отдаст меня батько. А он меня отдает, сам не знает и доленьки моей не ведает... Маменька, пора уже, что ж ты меня не учишь, мама?" - "Как же мне тебя учить, жаль тебя бить, сама будь умницей. На свекра работай, белую постель стели, угождай, доченька, угождай. Деверя уважь, коника седлай, угождай, доченька, угождай... Золовке угождай, косыньку заплетай, угождай, доченька, угождай..." - "Ой, стена моя, стена, что ж ты стоишь нема, что ж ты мне ничего не скажешь?" - "Как же мне говорить, коли меня некому белить, уже ушла моя княгиня..."
Девичьи плачи и причитания разносятся по селу в эти дни. Молодая ходит по хатам, водят ее дружки, поют, молодая кланяется, скликает родню. Не у одной дрогнет сердце. Свадебная пора пришла - засыпало село новостями, никто не избежит острых язычков.
Левко Мамай не засылает сватов к Ульяне, видно, не хочет брать. Долго водился с нею, словно она его дурманом опоила, а теперь приворожила Морозова Настя, он вьется около нее, - видно, во хмелю, в любистке выкупан - как хмель крученый, девчатам люб.
- Я уже, - говорит, - одного кабана у Калиток съел и еще съем...
Гуляка, говорун, он умеет окрутить. Не то что какой-нибудь хуторской, тот к дивчине подступает, как к плащанице. Ульяна ходит словно волчица не усмехнется, не заговорит, смотрит исподлобья, грозит прогнать Настю из-под венца. В воскресенье они поссорились, теперь обе не ходят на посиделки. Ульяна сорвала с головы Насти цветы, изодрала уборы: "Ты зачем его приманила?" Ульяна нравом в мать - со всеми переругается. Хоть и из богатого двора, дочь старшины, - парни ее обходят, в ней ни красы, ни привета. Она и приворотную травку носила за пазухой, чтобы парни прилипали - ничего не помогает, в девяти церквах заказывала поминание за упокой Настасии... Да чтобы в один и тот же день и чтобы церкви были через мосток... Запыхавшаяся, запаренная, красная, бегала она по всему Лебедину. Сначала в соборе, что на базарной площади, положила просфору, серебро и записала имя, затем побежала к Трем святителям через мосток, что около земской управы. Оттуда - в Никольскую. Снова через мосток, через Вильшанку - в Покровскую. Оттуда через Васильеву плотину - в Троицкую. Снова через мосток - в Воскресенскую, в Григорьевскую, мироносицкую... Через Ушивцеву плотину на Кобижчу. Обегала все церкви, бесноватая, все подавала за упокой души божьей Настасии... Нет на селе более лютой девки, чем Ульяна, дочь старшины. Пока была в семье Орина, - гуляла, нежилась, невестка за всех работала, а как теперь? Орина из реки Псла воду носила, огород поливала. Не управится с огородом - свекровь загрызет. Невестка-то управилась, да и уходила себя.
Горькая доля невестки, оплаканная, овеянная печалью, будила девичьи думы. Злая, неодолимая, вековая покорность - неизбежная эта доля ждет каждую. Придет ли пора, когда девушка будет жить по своей воле? Не иначе как с досады девушки пели: