– Может, нам всем лучше поехать в Италию, – сказал Эльмо. – Джо с Джилл могут выступить как наши посредники. Черт побери, Джо знает стиль Серджио не хуже нас с тобой.
– Могу поспорить, что знаю! – сказал Джо. – Еще как знаю!
Джо взял за привычку повторять каждую свою фразу. Привычка безобидная, но почему-то она меня раздражала. Сама не знаю почему, но после того, как я его столько лет любила, теперь все, что он ни делал, вызывало у меня раздражение. Я сделала его образцом для себя во всем, что касалось силы духа, а он эту силу духа утратил, и я осталась безо всякой модели для подражания, так сказать. Эльмо и Винфильд вели такой нескладный образ жизни, что служить образцом для меня ни тот, ни другой никак не могли. Правда, мне очень нравилось, как они друг друга дополняют. Если один из них срывался, можно было вполне положиться на другого, который оставался на высоте. Иногда они оба были на высоте, но ни разу не срывались одновременно. Вот такими и должны быть настоящие друзья, думала я.
– Ну ладно, – сказал Винфильд. – Если мы не едем в Мексику, давайте, по крайней мере, поедем хоть куда-нибудь, а то мне скоро придется снова вылезать, чтобы пописать.
– Мы могли бы заехать к моему сыну, – сказала я. – Он живет где-то недалеко от Альбукерке.
– Это много севернее, – сказал Эльмо. – И к тому же, зачем вам надо втягивать невинное дитя в авантюру, затеянную бандой международных пиратов – похитителей фильмов?
Мы ехали весь день. Через Тусон и дальше в Нью-Мексико. За рулем мужчины сидели попеременно. Один раз правил даже Джо. Он повязал вокруг шеи маленький клетчатый шарфик и уселся за руль с таким видом, словно гонял «кадиллаки» всю свою жизнь. Хотя в действительности за все долгие годы нашего знакомства Джо ни разу не ездил ни на чем, кроме своего крохотного «моргана».
Весь день Эльмо и Винфильд предавались воспоминаниям о женщинах, которых они когда-то любили и потом потеряли. И все трое моих спутников не переставая пили пиво. Я же большую часть времени молчала и наблюдала, как мимо нас проплывает абсолютно ровная пустыня. Она казалась бесконечной и монотонной. Мои товарищи не обделяли меня заботой и вниманием, но я чувствовала себя вне их компании, почти как человек посторонний, вмешивающийся в их сугубо личные дела. Хотя именно я и была первопричиной всего происходящего. Иногда мне хотелось при всем этом присутствовать, но быть для них невидимой; тогда можно было бы услышать, что же они действительно думают о женщинах. То есть, что бы они сказали о женщинах, если бы рядом с ними никакой женщины не было. Мне казалось, что в таком случае раскрылся бы их страх перед женщинами и даже враждебность по отношению к этим созданиям, обладающим над ними властью.
Но возможно, что у них не было ни страха, ни враждебности – женщины просто как-то их удивляли. День я провела в каком-то странном полудремотном состоянии. Я смотрела на пустыню и настраивалась на разговор своих спутников, но в то же время отстранялась от него. Когда стало очень жарко, Эльмо поднял верх машины, а к полудню его пришлось снова опускать из-за очень яркого солнца. Мы ехали по совершенно голой части Нью-Мексико.
Всю свою жизнь, с самого девичества, я всегда представляла себе собственное будущее, как скульптор лепит из глины черты своего творения. Реальные же события всегда вносили свои изменения в эти очертания будущего, созданные моим воображением, правда, не до конца. Какая-то часть такого воображаемого будущего все же оставалась, и я даже могла его опознать.
А сейчас, совершенно неожиданно, меня со всех сторон окружало время, подобное пустыне и небу. Оно было абсолютно плоским; в нем не существовало ни хребтов, ни гор, ни долин. Я вглядывалась в будущее, но ни одной стоящей мысли мне в голову не приходило.
– Мне кажется, я выбрала неверный путь, – сказала я, удивив всех троих. Я и сама удивилась, что стала рассуждать вслух.
– Точно то же самое кажется и мне, – сказал Винфильд. – Я тоже выбрал не тот путь. В моем случае это произошло в Риме, когда я позволил себе попасть в зависимость от этого дорогого немецкого пива. С тех пор все сильно изменилось.
У Джо был немножко усталый вид. Но поймав на себе мой взгляд, он улыбнулся, и улыбка его была по-настоящему дружеской, а не извиняющейся, как это часто случалось в последнее время.
– Тебе не надо было уходить от твоего настоящего ремесла, – сказал он. – То, что ты так долго крутилась со съемочными группами, еще совсем не означает, что ты и в самом деле знаешь, как делаются фильмы.
– Как делаются фильмы на самом-то деле не знает никто, – сказала я. – Я рисовала много-много лет и все равно совершенства не достигла. Просто рисовала вполне прилично. И каждый раз при виде великого произведения я чувствовала себя неумелой дилетанткой.