Кулинарию прозвали «Толстяк». Прозвали вовсе не из-за габаритов владельца — тщедушною венгра по имени Либерман, родившегося на Эллис Айленд, штат Нью-Йорк, а благодаря легенде, будто актер Роско — Толстяк Арбакль — посетил кулинарию накануне своего достославного суаре в отеле «Сан-Франсис». Как бы в подкрепление мифа портрет комедианта долго пылился над ливерной колбасой. Потом его заменили календарем с изображением красотки 40-х годов. Вообще-то этой легенде никто не верил, но она добавляла сомнительный блеск грязноватой кулинарии. Покупателей магазина можно было пересчитать на зубцах вилки. Среда них был и Брэкетт, но больше в силу необходимости, чем свободного выбора.
Как всегда в субботнее утро, на прилавке его ждал пакет. Поблагодарив венгра, Брэкетт направился к выходу.
— Передайте привет мистеру Кемблу, — напомнил Либерман.
— Я всегда передаю, мистер Либерман.
Миновав коробки, ящики и позолоченную красотку на календаре, Брэкетт вышел на улицу. Не сказать, что улица его любимая, да и сам район Ноб-Хилл не из лучших. Но ему знакомы тут и люди, и бары, и ночные шумы. И его тут знают. Но и только. Дороти как-то заметила, что он гордец, и Брэкетт согласился, прибавив, что горд тем, что гордец. Получился каламбур, но говорил он всерьез. Без этой гордости в годы одиночества. когда уже ни Кембла, ни Дороти не было рядом, ему бы не выжить. Он сломался бы. И не вино или наркотики доконали бы его. И даже не угрызения совести. А сознание того, что он больше не нужен, выпал из круга.
В машине он покрутил приемник и остановился на мелодии Кола Портера. В зеркальце обзора он не взглянул, не то заметил бы полицейскую машину, притормозившую у кулинарии. Но Брэкетт сидел, задумавшись, ему вспомнился бар между Вэлли и 29-й стрит. Раньше он частенько туда захаживал. Никаких танцоров, никакой толкотни и суетни. Тишина, полумрак. Десять против одного, что бар снесли.
Вторая
— А я-то ждал, что в этом номере «Вестовой»! Да и должен быть «Вестовой»! А напечатали «Сержанта Рока». Зря… Совсем не то…
Брэкетт молчал, сидя рядом в плетеном кресле и завороженно наблюдал, как Кембл роется в комиксах, выуживая их из пакета и аккуратно складывая стопкой.
— «Молодая Любовь»? — удивился Кембл, — С каких это пор Питер Либерман читает «Молодую Любовь»?
— Пит в колледже. Это Сарины комиксы.
— Сары Либерман? Разве Сара уже умеет читать?
— Ей — двенадцать.
— Саре — двенадцать?
— Я тебе уже говорил.
— Двенадцать. И не знал даже… Двенадцать! Надо же!
— Дети быстро растут.
— Да уж. И уже читает. Но, Уолтер, «Молодая Любовь»!.. Сара такое читает? Да, еще годика два-три, и она станет опасной. Похоже, девочка еще та.
Откинувшись на спинку кресла, Брэкетт обозревал лужайку, лунки гольфа и Тихий Океан. Старик в коляске помахал им, но Брэкетт его не заметил.
— Как себя чувствуешь, Гарри?
— Попробую махнуться на «Комикс Детектив». Может, удастся. Как считаешь?
— Вид у тебя отличный. Правда.
Кембл взглянул на друга и смущенно отвел глаза, тиская пакет.
— Помнишь, что ты мне сказал прошлый раз?
— Что же?
— Будто теперь уже никто не называет девушек «милочка».
— Я так сказал?
— Вот я и думаю. Может, тебе пора пересмотреть свою жизнь, как-то изменить ее, переделать?
— Но у меня все в порядке.
— Ты понимаешь, о чем я?
— Мне еще только 53.
— А через десять лет… Вон хотя бы Сара. Тринадцать уже.
— Двенадцать.
— Вот так. Просыпаешься в одно прекрасное утро — и десятка лет как не бывало.
— Со мной все нормально.
Помолчав немного, Кембл снова заговорил, взволнованно, немножко виновато.
— Уолтер, клиенты еще приходят к нам?
— А как же. Я же тебе говорил…
— Когда?
— Говорил. На той неделе. Одна женщина просила разыскать ее мужа.
— Алименты? — неожиданно улыбнулся Кембл. — Ну это нам раз плюнуть. На той неделе, говоришь?
— В воскресенье.
— Вот! Я и хотел сказать — в воскресенье. Заметь, жены всегда являются в воскресенье, когда перед глазами пустой стул, брошенные детишки. Алименты всегда требуют в воскресенье. И как, нашел?
Брэкетт покачал головой, раздумывая, что же ответить. Решил — ничего. Все равно Кембл забудет.
— Что ж, Гарри, пожалуй, пора. Сам знаешь, чуть припозднись — и на шоссе не пробьешься.
— Доктор говорит, скоро я стану прежним.
— Хм, прежним! Молодым!
— Молодым! Правильно. Так ему и передам. Вот именно. Молодым!
— Так и скажи. Не промахнешься. Ты — совсем молодцом!
Брэкетт собрался уходить и взялся за шляпу, но Кембл, потянувшись, ухватил его за руку.
— Уолтер!
— Да?
— Уолтер… вчера ночью мне опять снилась Дороти. — Отпустив руку Брэкетта, Кембл промямлил: — Прости.
— Ну пока, Гарри. До субботы. В то же время.
Брэкетт зашагал по лужайке к воротам, ежась под взглядами. Только не оглядываться! — твердил он себе и, конечно, не удержался. Кембл сидел, сложив руки на груди, низко склонив голову. Упавший журнальчик рассерженным насекомым шелестел страницами у его ног.
Брэкетт отвернулся, стараясь не видеть больничного корпуса, нянечек, кресел на колесиках — символы тления и угасания, и в который раз поклялся, что больше ни за что не приедет сюда.
— Уолтер Брэкетт?
Он оглянулся, глаза слепило солнце.
— Да, я.
— Вы нам нужны для опознания.
— Кого же я должен опознавать? — растерялся Брэкетт.
— Вот вы нам и скажете. Вы на машине?
— Да. Это…
— Следуйте за нами.
— Куда?
— В морг. Знаете, где он?
— В Центральной?
— Правильно. Бывали там?
— Да, — спокойно ответил Брэкетт. — Случалось.
Подняв голову, Кембл наблюдал, как к воротам шагали двое. Взяв комикс, он старательно разгладил каждую страницу и только тогда раскрыл журнал и принялся за чтение. «Зеленый Фонарь», выпуск 85. Рисунки Адамса.
Морг находился слева от стоянки, рядом — заросли буйно разросшихся розовых кустов.
— С чего вы решили, что я могу помочь вам? — поинтересовался Брэкетт.
— У нее ваша карточка. Единственное, что мы нашли.
— «Брэкетт и Кембл»?
— Не знаю. Велено привезти вас, и все.
Наружная дверь не вела в морг, вероятно, чтобы не оскорблять чувств случайного прохожего. За дверью ничего угнетающего: пустые крашеные стены. Вошедший оказывался в комнате, похожей на зал ожидания. Ярко освещенная, безликая; две двери, длинный стол, а за столом дежурный сержант. Сегодня дежурил сержант Хендерсон, тип полицейского из дешевых детективных фильмов: грубоватый, но честный и мужественный. Как доказывали многолетние наблюдения Брэкетта, все американские полицейские воплощали тот же типаж.
Хендерсон быстро оглядел Брэкетта, точно прикидывая, не закатит ли он, чего доброго, истерику, увидев труп, и не грохнется ли в обморок. Решил, вряд ли, и повел его к двери.
— Извините, Брэкетт, что пришлось тащить вас сюда.
— Ничего страшного, не так уж далеко.
— Бывали тут прежде?
— Да, но тут все изменилось.
— Модернизация! Как вам? Нравится?
— Откровенно говоря, по-моему, перемены в таком месте не имеют особого значения.
— Для «жмуриков», может, и нет. Но для служащих имеют. Понимаете, о чем я?
Брэкетт равнодушно кивнул, и они остановились перед стеклянной перегородкой. Направо — длинные столы, раковины, груды тряпок, резиновые фартуки, аккуратно разложенные хирургические инструменты.
— Вы из Англии? — полюбопытствовал Хендерсон.
— Родился там.
Служитель спустил к ним носилки, на которых лежало прикрытое простыней тело.